ПАМЯТИ И.П. ТРЕТЬЯКОВА

Свидетель истории


…Даже скептически относясь к всевозможным знамениям и пророчествам звезд, приходится все-таки признать мистику високосных лет: прошлый, 2008-й год оказался для «Литературного Азербайджана» печально «урожайным» на утраты. Едва минуло 40 дней со дня смерти Мансура Векилова, как последовало новое печальное известие: скончался заслуженный деятель искусств Азербайджана, писатель, ветеран ВОВ, Иван Поликарпович Третьяков, человек, из рук которого в свое время Мансур-муаллим и принял редакторскую эстафету.
Известно, что бакинцы остаются бакинцами, независимо от места прописки. Немало наших соотечественников, разлетевшись по отдаленным городам и весям планеты, принесли честь и славу городу, из которого все мы родом. Среди них наряду с азербайджанцами были люди самых разных национальностей: Ландау и Мирзаджанзаде, Ростропович и Агабек Султанов, Банишевский и Байбаков… Но бывало и так, что люди, родившиеся за много тысяч километров от Азербайджана, заброшенные ветрами судьбы в наш город, обретали здесь новую родину, дом, семью, ощутив себя частью того удивительного сообщества, которое с гордостью называло себя «бакинцами».
Когда-то Иван Третьяков так охарактеризовал самого себя: «Крестьянин по рождению, военный по складу характера, педагог по образованию и литератор по призванию». Его судьба – это судьба целого поколения, на которую навсегда легла тень фатальной даты: 22 июня 1941 года. Уроженец Архангельской области, будущий писатель свои детские годы провел в деревне, где с малых лет приобщаются к нелегкому труду, учатся уважать и чтить людей труда, созидателей. Но его ровесники так и не успели кем-то стать и даже толком сформировать свои мечты, когда в их жизни вторглась война. В 1941 году 18-летний Иван Третьяков прямо со скамьи техникума уходит на фронт. С боями пройдет он Крым, Кубань, Черноморское побережье Кавказа, Украину, будет форсировать Днепр, воевать в Венгрии, Карпатах... Был полковым инженером, командиром саперного и инженерно-минного взводов. Ранения, контузии… На войне пришло решение поступать в Инженерную Академию, чтобы стать кадровым военным, профессионалом («Есть такая профессия – Родину защищать…»). Но 15 апреля 1945 года все его планы и надежды перечеркнул вражеский снаряд. Именно в этот день, когда в воздухе уже веяло Победным маем, лейтенант Третьяков пошел в свой, как оказалось, последний бой, из которого его вынесли с тяжелейшим ранением.
Еще два долгих года он будет находиться между жизнью и смертью, скитаясь по госпиталям Баку, куда его отправят на лечение, перенесет дюжину мучительных операций. Молодой организм возьмет свое, дело пойдет на поправку, но последствия этого ранения останутся с ним до конца его дней: невозможность полноценно владеть правой рукой и ногой сделает мучительными даже те простейшие повседневные мелочи, которых мы с вами просто не замечаем в суете будней. По сути, вся его послевоенная жизнь – это каждодневный подвиг длиной в 60 с лишним лет, который требовал не меньшего, а может, и большего мужества, чем подвиг сиюминутный.
После выздоровления перед молодым ветераном самой страшной в истории человечества войны встает вопрос: как жить дальше, чем заняться в новой, мирной жизни? На его груди – ордена Отечественной войны, Красной Звезды, медаль «За отвагу»… Но слова «инвалид», «пенсия» – это не для него, он по природе – воин и мужчина, и не привык отступать. И если искореженная правая рука отказывается ему служить, что ж, он научится владеть и даже бегло писать левой. Он делает свой выбор: остается жить в Азербайджане, с отличием заканчивает Азербайджанский педагогический институт, пробует реализоваться в самых разных сферах и – наконец, следуя какой-то предначертанной свыше логике, обращается к перу. Естественно, что, уцелев в адском пекле войны, он видел свое предназначение в том, чтобы рассказать миру о том, чему его поколение стало свидетелями. «Я однолюб, повенчан с одной Темой с большой буквы…» - именно военной теме он посвятит всю свою писательскую жизнь без остатка. Несмотря на эпохальность событий, разворачивающихся на страницах его книг, они читаются безо всякого напряжения, потому что автор никогда не пытался поучать или морализировать – свою позицию ему удавалось выразить как бы исподволь, и именно в этом его сила. Герои его книг – люди, а не бронзовые монументы и не лихие персонажи голливудских боевиков. Среди них – смельчаки и трусы, герои и карьеристы… Но подлинными героями его книг становились лишь бесконечно сильные и чистые люди, сумевшие и в аду войны сохранить достоинство и верность общечеловеческим ценностям. А с каким сочувствием выписаны им женские образы тех, кто наравне с мужчинами вынес на своих хрупких плечах бремя Войны!..
В 1959 году Иван Третьяков становится членом Союза писателей Азербайджана. В его творческом активе, кроме многочисленных оригинальных произведений, более 200 статей, а также художественные переводы 25 романов, повестей, рассказов азербайджаноязычных авторов, которым он в свое время дал «путевку» в большую литературу. Отдельная страница его человеческой и литературной судьбы – это те 30 лет (с 1961 по 1991), на протяжении которых писатель возглавляет журнал «Литературный Азербайджан» - именно на его страницах впервые увидели свет многие произведения, впоследствии составившие золотой фонд азербайджанской литературы (за период редакторствования в нем Ивана Поликарповича в свет вышли 347 (!) номеров журнала). А ведь, наверное, можно было остаться свободным писателем, не взваливать на себя крест редакторства, из-за которого нередко приходилось «наступать на горло» собственному творчеству. Вот как об этом вспоминал сам писатель: «Редакторство – воз тяжелый, дорога эта каменистая. Вместе с тем я благодарен судьбе за то, что она позволила мне повседневно общаться с множеством замечательных азербайджанских литераторов, благодарен писательской организации за доверие, которым я пользовался почти треть века. 30 с лишним лет отработал я в качестве главного редактора журнала. Это - целая жизнь, а пост редактора, который я занимал – вершина моей жизни».
Даже уйдя «на покой», он продолжал пристально следить за жизнью журнала, огорчался, когда в памятные всем нам 90-е журнал переживал трудные времена, радовался его последующему подъему. Профессиональным редакторским чутьем распознавал талантливый литературный «молодняк», поддерживал, как мог, болел их проблемами – ведь у многих молодых авторов фактически нет другой трибуны, выхода к читателю. Призывал их не отчаиваться, а работать и верить, как верил он сам, что рано или поздно схлынет тот девятый вал полуграмотной печатной продукции, от которой сегодня так страдает читательский вкус, и появится спрос на настоящую литературу. Надеялся, что и государство со временем поймет несложную истину, что искусство, литература, талантливые люди во все времена нуждаются именно в его, государства, поддержке, а не разовых спонсорских вливаниях (которые еще тоже надо суметь как-то «урвать», что зачастую удается далеко не самым талантливым, а самым «пробивным»).
«Запад есть Запад, Восток есть Восток…» Но вопреки словам поэта о том, что вместе им не сойтись, в судьбе Ивана Третьякова Запад и Восток, Север и Юг не только сошлись, но и переплелись самым тесным образом. Писателя рáвно волновала судьба обеих его родин, то, что происходит с нашими народами: «…Я не теоретик, и такие понятия как патриотизм и интернационализм воспринимаю не холодным умом, а всем сердцем. Все эти годы я чувствую за спиною дыхание моих солдат, с которыми я шел по дорогам войны. Вот они, только что вышедшие из боя, стоят в своих пропотевших гимнастерках, в смятых пилотках, с тяжеленными автоматами: северяне, южане, русские, татары, азербайджанцы, белорусы, евреи – полный интернационал... Я говорю о них и от их имени. Врожденная и выверенная всей жизнью любовь к родной земле, своей истории, своему народу, ко всему, что создано его трудом и талантом – это и есть патриотизм. Но здоровый патриотизм немыслим без уважения к другим народам, их чести и достоинству и поэтому он всегда близок интернационализму. За многие годы я убедился, что в азербайджанском и русском народах, при всей разнице между ними, общего еще больше: оба народа отличаются открытостью, добротой, незлобивостью. На рубеже 80-х – 90-х годов произошли известные события, когда людей стали делить на коренных и пришлых, на «своих» и «чужих». Но мы никогда – ни в военной, ни в мирной жизни – не чувствовали себя «старшими» или «младшими» братьям, этот термин придуман не нами, мы были просто Братьями… Живя в Азербайджане, я помнил о родной архангельской земле, а выезжая в родные края, ни на час не мог забыть о Баку. Сегодня между нами возникли таможни и границы, но я чувствую, что в наших народах живет тяготение друг к другу и, значит, разобщены мы не навек. И еще я знаю: для сердца границ нет!.», – писал он.
Целая жизнь отделяла искалеченного войной 20-летнего лейтенанта от маститого писателя, главного редактора популярного литературного журнала, человека, лично знакомого с общенациональным лидером, Президентом Азербайджана Гейдаром Алиевым – именно из его рук Иван Третьяков принимал награду к юбилею журнала, ведь известно, как Гейдар Алиевич живо интересовался всем, что происходит с литературой и искусством, прекрасно понимая, что это -краеугольный камень будущей духовности (или бездуховности!..) народа. Именно об этом будущем постоянно задумывался писатель Иван Третьяков, о нас, его младших современниках и о наших детях - тех будущих людях, ради которых он в свое время шел в бой с захватчиками, а позже – с болезнями, интригами, равнодушием… Познавший на собственном опыте ужас войны, писатель с болью говорил о том, что тогда, в победном 45-м, его поколению так хотелось верить в то, что победа над фашизмом, за которую отдали свои жизни миллионы людей, сделает мир добрее и мудрее, что он будет свободен от войн, страха, страданий... Увы, у истории свои законы и своя логика, которую подчас так трудно понять нам, ­­­– тем, кому довелось жить в это непростое время на изломе эпох. Новые войны, трагедия Карабаха, рост насилия и агрессии в современном мире – все это не могло не волновать писателя, он тревожился за будущее Азербайджана и мира, за судьбы новых мальчишек, которые оказываются втянуты в кровавые игры политиков. Как не сломаться, не потерять себя, не утратить четких ориентиров, что есть черное, а что – белое, как обрести этот нравственный стержень – именно этим опытом он и пытался поделиться со своим читателем. Ответ на эти вопросы прост: следует сверять свои поступки и помыслы с судьбами тех, кто тогда, в середине ХХ века не дал миру обрушиться в хаос, который был бы пострашнее любого, самого изощренного вымысла современных сценаристов…
«…Иногда я думаю: пожалеют ли нас потомки, поймут ли – ведь на перекрестках Добра и Зла мы все-таки оставались людьми и доброго сделали больше, чем плохого, хотя судьбы нам выпали такие трудные – врагу не пожелаешь. Но все мы трудились на общее дело дружбы и согласия, работали, не покладая рук, в надежде, что наработанное нами не пропадет, а сослужит добрую службу нашим народам», – писал Третьяков. Его судьба – это еще одно звено в исторической цепи, связующей народы Азербайджана и России. Вся его жизнь шла об руку с основными событиями ХХ-го века, сделав его подлинным свидетелем истории. И, как в военные годы лейтенант Иван Третьяков наводил мосты, форсируя нашу общую Победу, так и его книги всегда будут служить надежным мостом между двумя великими народами, двумя культурами.
… Время летит, отсчитывает дни, недели, месяцы. Вот и минул год со дня ухода из этого мира Ивана Поликарповича. Сегодня мне вспоминаются строчки бессмертных гамзатовских «Журавлей»:
Летит, летит по небу клин усталый –
Летит в тумане на исходе дня…
Год назад еще один солдат той великой войны встал в этот строй, плечом к плечу со своими боевыми товарищами, жизнь которых, оборвавшуюся так рано, он сумел на целых полстолетия продлить в своих книгах. Мне представляется, что и сегодня их души пытаются укрыть нас крылами от бурь и гроз, тревожными окликами предостерегая потомков от беспамятства, от повторений роковых ошибок минувшего века. Высокого им полета, вечная память!

Алина Талыбова

Вспоминая Ивана Поликарповича

Я никогда не слышал, как мой знакомец, трубач военно-морского училища Костя из Загульбы, играет на трубе. Только видел, как он, размахивая трубой в футляре, проходил мимо наших окон нервной походкой, выбрасывая чуть вверх и в стороны ступни ног в начищенных до блеска остроносых офицерских ботинках с каймой, весь из себя бравый, в кителе с золочеными пуговицами в два ряда, потом сворачивал за угол и спешил, наверное, дальше.
Он был немного, года на три-четыре, старше нас, появился в наших краях как-то вдруг, неожиданно, и так же вдруг исчез, вместе с ним уехала и наша Надя. Милый, душевный человечек, не то что лишнего, слова громкого не скажет. Увез он ее в свою Загульбу. Мы долго о ней ничего не знали, только через несколько лет прошел слух, что как-то не сложилось у них, плохо живут, что обижают нашу Надю. Потом еще через какое-то время Костя встретился нам в электричке.
"А ну-ка, трубач, иди сюда".
Посадили мы его напротив. "Давай, Костя, говори нам, протруби, почему Надежду нашу обижаешь? Отвечай, иначе будет тебе секир башка, или что-нибудь другое, но обязательно секир".
Костя сидел какой-то растерянный, озабоченный, усы, зубы, пальцы – желтые, со следами никотина, бравого вида уже нет, глазки бегают. Я молча посмотрел в окно, электричка мчалась полем, везла нас на пляж..
Мне всегда нравился вид на море в Загульбе, подходишь к спуску с пригорка со станции электрички, и открывается вид на море. Море снизу поднимается вверх, к горизонту тянется.
Костя вдруг сфокусировал свой бегающий взгляд на мне, в мое колено, требуя внимания. И сказал вдруг то, что для меня оказалось достаточно неожиданным.
"Мне нравятся произведения Ивана Третьякова!"
"Да ты чё! Ну, ты даешь, Костя, признаюсь честно, удивлен. Это надо подумать. Ты, Костя, пароль вечный придумал, пожалуй, секира тебе не будет. Мы, может, даже и нальем тебе! Амнистирован ты. Хотя тебе Надежду нашу обижать не надо было. Дело семейное, но ты ее не обижай!"
Ивану Поликарповичу Третьякову, нашему тогда главному редактору, об этом почитателе его я никогда не рассказывал, повода не было. Вот теперь решился рассказать его дочери, Тоне, человеку мною очень уважаемому и ценимому за доброту души и многие ее таланты.
И так уж у меня получается, что каждый раз, вспоминая об Иване Поликарповиче, мне вспоминается и загульбинский парень, трубач Костя, Надя, которой уже нет, вид моря в Загульбе, тянущегося кверху. Позже я обнаружил похожий вид на море вблизи зыхского морского училища, в оркестре которого играл Костя. Мне так и видится уходящее вверх море, задранная труба Кости-трубача, исполняющего соло, надеюсь, не фальшивя.

Надир Агасиев


“Мне было с вами хорошо”…

“Мимо проносятся чьи-то лица,
Чтобы запомниться или забыться”

Иван Поликарпович Третьяков – из тех, что не забываются. И пусть я знала его не очень долго и не очень близко, я помню его четко и ярко. Это был человек цельный, скроенный грубовато, но крепко, человек без полутонов: либо черное, либо белое, и никаких там светло- или темно-серых оттенков, - во всяком случае, таким он мне казался…
А встретились мы с ним впервые в “есенинской” квартире Ирины Георгиевны Трофимовой, в которой в 20-е годы прошлого века, говорят, бывал Сергей Есенин, и где уже в наши дни собиралась бакинская интеллигенция, чтобы пообщаться, послушать известных писателей и поэтов, которые здесь бывали. На этот раз ожидалась презентация новой книги Ивана Третьякова. Конечно же, я слышала о нем прежде, знала, что это – писатель, автор многих повестей и романов, преимущественно на военную тему, писатель-фронтовик, прошедший через огонь Великой Отечественной, человек, в течение трех десятков лет – с 1961 по 1991 гг. – возглавлявший главный в стране литературный журнал на русском языке – “Литературный Азербайджан”. И вот теперь довелось увидеть его воочью.
С ним была его дочь, Антонина Ивановна, преподаватель Славянского университета, с которой они были неразлучны, и невооруженным глазом сразу же можно было увидеть множество тонких, нежных ниточек, которыми они накрепко были привязаны друг к другу – таким было мое первое впечатление о них, которое потом не изменилось. Меня приятно удивило, когда Третьяов вдруг обратился ко мне, сказал, что давно хотел познакомиться, что читал в “ЛитАзербайджане” мои стихи, и они ему нравятся...
На столе были разложены его книги, – хорошо изданные, с хорошей полиграфией и на хорошей бумаге, – их ему теперь приходилось издавать за свой счет, и он тратил на это свою пенсию, потому что считал (вполне справедливо), что книги пишутся для людей и потому обязательно должны издаваться, чтобы дойти до читателя. Иван Поликарпович щедро раздавал книги собравшимся, каждому непременно подписывал, выводя строчки дарственных надписей четким, ровным почерком, мне же презентовал сразу несколько – ту, на презентацию которой мы собрались, и еще пару изданных ранее, поскольку я призналась, что их, к сожалению, не читала.
Потом он выступал - рассказывал о своем новом романе, о его героях, взятых им из реальной жизни, из его военного прошлого. Он был уже очень пожилым, ранения оставили на нем свой зримый след – он сильно прихрамывал, видно было, что ему тяжело ходить, но он выступал стоя, хотя атмосфера литературной гостиной, в которой мы собрались, располагала к более раскрепощенному общению: собравшиеся сидели вокруг большого, старинного, как и все в этом доме, стола и чаще всего выступали с места. Ему тоже настойчиво предлагали говорить сидя, но он отказался и свое достаточно долгое (не менее 40 минут) выступление, которые мы все с большим интересом слушали, провел на ногах, стоя по солдатски ровно, как в строю, вытянувшись во весь свой небольшой рост.
Когда вечер закончился, он тепло со мной попрощался, мы обменялись телефонами. Я работала тогда в газете, и мой журналистский инстинкт немедленно сработал, подсказав, что с таким интересным человеком, прожившим столь богатую событиями жизнь, было бы неплохо сделать интервью. Иван Поликарпович на мое предложение охотно согласился, и мы договорились созвониться. Через какое-то время мы встретились у него в доме, чтобы обговорить детали и тематику предстоящего интервью. Антонина Ивановна угощала нас чаем и мороженым в стеклянных вазочках, украшенным веточками красной смородины – это было не только вкусно, но и очень красиво…
Спустя несколько дней мы сидели в кабинете Ивана Поликарповича с балконом на море, – балконная дверь была раскрыта, легкий ветерок колыхал прозрачную занавеску, вокруг были книги, неторопливо отсчитывали минуты настенные часы, а по комнате бродил большой бурый кот, – и делали интервью. Оно затянулось на пять(!) часов, две захваченные мною с собой диктофонные кассеты были полностью исписаны, хотя обычно вполне хватало одной, и теперь я торопливо записывала разговор на листках бумаги подвернувшимся под руку карандашом, а Иван Поликарпович все расказывал. Казалось, он нисколько не устал, в то время как я была совершенно измучена физически, но все же продолжала задавать вопросы – хотелось узнать еще об этом, и об этом, и о том…
Наконец, мы растались. Вместо задуманного интервью у меня получился большой очерк - на целую газетную полосу, – к сожалению, его ужали вдвое, хотя я и без того включила в него далеко не все из того, что мне расказал Третьяков, понимая, что газетные площади ограничены. Мне очень жаль, что очерк в первоначальном, полном объеме не сохранился, и обидно, что при публикации из него убрали самое, на мой взгляд, интересное – мотивы поступков, мысли, ощущения человека, о котором я писала, оставив лишь голые факты его биографии. Но Третьякову опубликованный материал понравился, он горячо меня за него поблагодарил…
Потом были еще встречи – у Ирины Георгиевны и на торжественных приемах в Российском посольстве, на которых Иван Поликарпович почти всегда присутствовал. Встречи эти были редкими, но всегда теплыми. Он подарил мне еще несколько своих новых книг, передавая их по мере того, как они выходили. Он часто говорил, что должен написать все, что задумал, обо всем, о чем ему хотелось бы рассказать читателям. “Я должен успеть это сделать”, – повторял он.
Мне Третьяков всегда казался несгибаемым солдатом, каким он оставался до самого конца – жестким, требовательным к себе, не дававшим себе никаких поблажек. При этом он был очень внимателен к другим. И - щедр на добрые слова. Он никогда не забывал поздравить меня с праздником - будь то Новый год, 8 марта или Новруз Байрамы, он непременно звонил и говорил какие-то добрые слова, в то время как гораздо более близкие мне люди порой забывали это сделать. И щедро одаривал меня, вобщем-то, малознакомого человека, теплыми словами в надписях, которые он делах на даримых мне книгах.
Вот они – эти книги, перечитывая которые, я слышу его голос, вижу его – невысокого, грузного, немолодого человека, стоящего на израненных ногах твердо и прямо…
Беру первую попавшуюся. Это роман “И виждь, и внемли” – тоже о войне, которую Третьяков прошел от начала и до конца, и которая, в свою очередь, прошла с ним через всю его жизнь. Перечитываю выведенную его рукой четким, твердым почерком надпись: “Дорогой Елизавете Петровне, замечательной поэтессе, автору великолепных стихов о Пушкине - с пожеланием идти по пушкинской тропе к вершинам мысли, чувства, мастерства и оправдать в поэзии, в искусстве царственное имя и яркий свой талант. И. Третьяков. 21. О5. 2006 г.”, - и вновь, как и в первый раз, когда прочла ее, ощущаю неловкость: да, щедр был на добрые слова Иван Поликарпович, - непомерно щедр! И это при такой строгости к себе! В этом, наверное, он весь – такой, каким он был, каким мы все его помним…
Перелистыываю книжные страницы, вспоминаю знакомый сюжет. Задерживаю взгляд на последних строчках романа, на словах его главного героя - лейтенанта Горячева, протитипом которого, насколько я знаю, был во многом сам Иван Поликарпович:
“Я чувствую, мало мне осталось тут… Очень, очень скоро уйду… И всегда буду всех вас помнить, потому что хорошие, добрые вы люди, и мне было с вами хорошо”…
Иван Поликарпович Третьяков прожил большую, непростую, но очень яркую жизнь - прожил ее среди нас и для нас. Ему было хорошо с нами. А нам - с ним…


Елизавета Касумова

Герой своего времени

Со своим первым редактором журнала «Литературный Азербайджан» Иваном Поликарповичем Третьяковым я познакомилась в 1991 году. Именно тогда я поступила на работу в коллектив этого журнала. Хорошо помню свое впечатление от его доброжелательного отношения ко мне, улыбку на его лице. Чувствовалось его искреннее желание помочь молодой студентке.
Иван Поликарпович всегда любил общаться с молодежью, передавать ей свой богатый опыт, знания, умел зажечь в нашей душе творческое отношение к работе. Я и Егяна Джангирова, моя близкая подруга и коллега, чувствовали его поддержку и благодарны за это нашему первому учителю. Мы часто заходили к нему домой по разным рабочим делам. И потом, когда он вышел на заслуженный отдых, мы продолжали навещать его. Ежемесячно приносили ему очередной номер журнала, которому он очень радовался и прочитывал от корки до корки. Иван Поликарпович всегда увлекал нас интересными воспоминаниями из своей жизни, дарил книги, автором которых он являлся. В его доме царила какая-та своя, неповторимая аура, чувствовалась гостеприимная, уютная атмосфера, в создание которой вкладывала свое участие и его дочь Антонина Ивановна. Он не прерывал связи с журналом до последних дней своей жизни, и не случайно сотрудники редакции часто собирались у него дома, поздравляли его с праздниками.
Будучи ветераном Великой Отечественной войны, Иван Поликарпович очень много пережил в своей жизни. Тема войны оставалась для него волнующей и незабываемой. Сколько книг он написал о своих боевых друзьях и их подвигах! Писателя Ивана Третьякова знают не только в Азербайджане, но и во многих других странах СНГ.
Хотелось бы отметить и такой момент. Мы были почти что соседями, проживали напротив друг друга на третьих этажах. Его балкон был весь в зелени с красивыми цветами. И в этом была большая заслуга Ивана Поликарповича, который с удовольствием ухаживал за зелеными насаждениями, поливал их, пересаживал и радовался, любуясь их ярким цветением.
Хорошо помню, как встречали его на улице в день Победы – 9-го мая, когда он, надев свои ордена и медали, несмотря на недуги и преклонный возраст, в приподнятом настроении шел на торжественные мероприятия, посвященные празднику.
Прошел год с того дня, как не стало Ивана Поликарповича… Но мы – его друзья и сотрудники журнала, всегда будем помнить светлый образ этого мужественного, героического и талантливого человека.

Деляра Бабазаде


Дорогой отец!

Никогда не думала, что мне придется писать такую статью о тебе, отец.
Дорогой папа! Почти год я живу без тебя. Живу, потому что еще многое надо сделать, потому что должна доделать то, что ты не успел завершить. Сначала надо было издать подготовленные тобою к изданию книги. С этим я справилась. Уже нашли своих читателей роман «Рай у Красных камней» и эссе «Превыше всего. Сказание о гвардии полковнике, крестьянском сыне» из цикла «Пахари ХХ века». А впереди – издание семи книг, написанных, но еще не готовых к печати. Буду этим заниматься.
Папочка! Как пусто и одиноко без тебя! Мне кажется, что мы так мало говорили с тобой, что о многом я тебя не успела спросить и что многое ты унес с собой. Я всегда думала, что самое важное – это накормить тебя, обеспечить чистой одеждой, проследить за приемом лекарств и освободить от домашних проблем, говоря военным языком, обеспечить тылы, чтобы ты спокойно мог работать. А сейчас мне кажется, что я упустила что-то самое главное. Конечно, я хорошо знала твои вкусы во всем: в музыке, литературе, живописи, в одежде и в еде. Я знала, кого из людей и за что ты ценил. Но сейчас я думаю, что многое осталось для меня загадкой. Самая большая загадка – это понять, откуда брались у тебя силы, чтобы работать до последнего. Что заставляло не бросать пера, стучать одним пальцем по клавишам пишущей машинки, делая небольшие перерывы только для того, чтобы посмотреть новостные программы по телевизору? И я нахожу лишь один ответ – ты был неравнодушным человеком, тебя волновали политические проблемы, ты думал о судьбах России, любимой твоей родины, и Азербайджана, ставшего второй дорогой родиной. Тебя волновали взаимоотношения мировых держав, конфликты, возникавшие на постсоветском пространстве. Ты был убежден, что от действий каждого человека зависит судьба страны. Именно об этом свидетельствует тот факт, что уже тяжело больным, менее чем за два месяца до рокового дня, 15 октября 2008 года ты, собрав последние силы, не слушая моих уговоров, решил пойти на выборы Президента республики. Вспоминаю, как долго мы шли, как часто ты останавливался, чтобы отдохнуть, отдышаться, как встречая знакомых и соседей, идущих на выборы или уже отдавших свои голоса, старался казаться здоровым и полным сил. И дошел, и проголосовал.
Ты живо интересовался и судьбами своих сослуживцев, и ветеранов войны, близких и просто знакомых людей. Как ты радовался их приходу, как угощал! Как обговаривал заранее меню, ведь для одних нужно было приготовить мясо, а другие любили сладкое! Как готов был менять привычный уклад в угоду иногда далеких, иногда случайных людей. Наш дом был открыт для всех, мы всем верили, всем доверяли. Но как ты расстраивался, если кто-то разочаровывал тебя, забывал сделанное тобою добро.
По своей глупости и наивности я обижалась, что ты столько внимания уделял чужим людям, ради которых мог ехать куда угодно, обращаться в любые инстанции, в то время как за меня не хотел и слова замолвить. Сейчас я уверена, что по-другому ты просто не мог жить. Ты никогда не был равнодушен к молодым поэтам и писателям. Я помню, как ты давал им путевку в жизнь, рекомендации для поступления в Союз писателей, помогал печататься людям, в творчестве которых находил хотя бы крупинку таланта. Всего один пример. Ты настоял, чтобы я нашла электронный адрес и написала письмо с очень теплыми словами о ее стихах Марине Янаевой. Да разве она одна, кого ты подбодрил, кому внушил надежду, что у него или у нее есть творческий потенциал. За некоторых ты просто писал сам. А к своей дочери (да и к сыну) ты был всегда настроен слишком, как я думала, критически. Может, это и было единственно правильное отношение отца к своим детям. Ты так редко хвалил меня. Боже, как я огорчалась, видя твою суровость. Огорчение усиливалось, когда я видела, как другие родители из последних сил толкают своих детей вперед. Дорогой папа, без такого отношения я вряд ли смогла бы чего-то добиться. Только после твоего ухода, отправляя написанные тобой письма (одно твое письмо я переписала, оставив себе оригинал, так как это было последнее, написанное твоей рукой), я узнала, что ты гордился моими успехами, переживал за меня, даже подсчитывал процентное соотношение написанного мной и моими соавторами.
Какая я была наивная, когда ты был рядом! Меня всегда обижало, если меня представляли кому-то как дочь Ивана Поликарповича Третьякова. Твоя известность и уважение к тебе, казалось, ущемляли меня. Как же! Я считала, что уже сама что-то значу, что меня уже можно узнавать, ведь я в своей сфере не последнее лицо, что я хороший специалист и настоящий профессионал, что мною уже много сделано. Господи, я только сейчас поняла, как это мелко по сравнению с тем, что сделано тобой, что тебя мне никогда в жизни не догнать, и как же это здорово – быть дочерью Третьякова. Почему прозрение приходит только тогда, когда уже ничего нельзя изменить?
Только с уходом дорогих людей начинаешь вглядываться в прошлое, анализировать и сопоставлять. Теперь многое видится иначе, в каком-то мистическом виде. Кажется, что ты предвидел свой уход. Во всяком случае, многое сейчас я расцениваю именно так. Ты спешил сказать мне что-то важное, ждал, когда я вернусь домой, а однажды ночью, позвав к себе, сказал: «Понимаю, что не даю тебе отдохнуть, но каждая минута общения с тобой для меня счастье». Папа, и для меня тоже общение с тобой всегда было счастьем, даже в спорах и разногласиях мы все-таки оставались очень близкими людьми.
Последние две недели ты уже не вставал и не хотел или боялся оставаться один, но когда узнал, что в Содружестве проводят вечер памяти дорогого для всех нас Мансура Векилова, велел, чтобы я обязательно пошла и сказала, что ты не можешь прийти и почтить память своего преемника. Ты даже процитировал строки из стихотворения Константина Симонова «Смерть друга», которые я должна прочесть там:
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.

Я читала эти строки и едва сдерживала слезы, предчувствуя твой уход. Когда я вернулась, ты сказал: «Как долго я тебя ждал». Прости, что я вынуждена была уходить – за продуктами, лекарствами, на работу (спасибо друзьям, в последние твои дни они освободили меня от этих хлопот, взяв все на себя).
Я вспоминаю тебя, дорогой мой отец, с грустью и каким-то не исчезающим чувством вины перед тобой за то, что так мало сказала тебе ласковых и нежных слов (ведь у нас в семье не принято было проявлять, как ты говорил, «телячьи нежности», нас воспитывали почти по-спартански).
Не только с грустью я вспоминаю тебя, но вижу тебя и освещенным неким озорством, «хулиганством», искрометным юмором, человеком, умеющим задеть за живое. Все время хочется тебя цитировать, просто я с трудом произношу «говорил» вместо «говорит».
Ты был настоящим мужчиной, замечал красивых женщин, восхищался ими, делал комплименты. Самой высокой оценкой для красивой женщины было определение «перпендикулярная» (не все сразу понимали истинное значение этого слова).
Стараюсь оценить и понять, какой была твоя жизнь. Ты столько вынес: война, ранения, операции, физические и нравственные страдания. Работа почти круглые сутки. Писательская, переводческая, публицистическая деятельность. 30 лет на посту (иначе не могу назвать эту должность) главного редактора. Адская нагрузка! А сколько успевал ты помимо этого! А после ухода на пенсию тебе не хватало внимания, ты чувствовал себя за бортом активной, бурлящей жизни, но рук никогда не опускал. Выступал на различных мероприятиях, в разных аудиториях, старался сохранить память об ушедших талантах: Федоре Ильине, русскоязычных поэтах Азербайджана, азербайджанских писателях, с которыми дружил, кого переводил... Злился и обижался на себя, что в последние дни уже не мог писать, не хватало сил: «Скажи им, что я работал до последнего часа».
Вот я спрашиваю себя, был ли ты счастлив. Как человек, всю свою жизнь проживший с тобой под одной крышей, смею сказать: «Был!» Ты любил и был любим (вы с мамой прожили 38 счастливых лет), мама жила тобой и для тебя. Ты смог реализовать себя (автор 37 изданных и еще 7 написанных книг, более 25 романов и повестей азербайджанских авторов перевел на русский язык, а сколько статей написал – даже не сосчитать). Твои заслуги отмечены многочисленными правительственными наградами, с твоим именем связана история одного из старейших и авторитетнейших изданий нашей республики – журнала «Литературный Азербайджан»... Твоим именем названа одна из улиц родного города Каргополя. У тебя были хорошие и верные друзья, ты пользовался уважением самых разных людей, у тебя был огромный авторитет, хотя жизнь как будто бы и не баловала тебя, ты пережил много потерь (уход из жизни друзей-однополчан, родителей, жены, ранняя смерть единственного сына Алексея, ушедшего в возрасте сорока пяти лет).
Не знаю, может быть, в твоей жизни было больше горя, чем радости. И все же, все же, все же... Я думаю, ты знал счастье, значит, жизнь вознаградила тебя за все страдания.
Дорогой папа! Спасибо за все, что ты для меня сделал, за то, что воспитал во мне такой характер, те же бойцовские качества, ту же стойкость, какие были у тебя.
Не могу и не хочу говорить: «Прощай!», хочу лишь попросить прощения. Я верю, что люди живы, пока их помнят. Тебя помню не только я. Значит, ты жив и всегда со мной, дорогой отец.

Антонина Третьякова