|
1
Режиссер-постановщик – профессия редкая. Общее количество кинорежиссеров- постановщиков игрового кино по приблизительным подсчетам составляет 0,00001 процента от всего населения планеты. Хороших режиссеров гораздо меньше, чем представителей некоторых других профессий, например, Чрезвычайных и Полномочных послов или даже таксидермистов. Талантливые режиссеры-постановщики в масштабах полнометражного игрового фильма выполняют функции Бога, то есть они чудесным образом из ничего умеют создавать миры, которых до них не было. Женщины, снимающие кино, встречаются в природе гораздо реже кинорежиссеров-мужчин, но это именно тот случай, когда малое количество не мешает добиваться высокого качества. Женщины-кинорежиссеры – особая категория, в большинстве своем они удачливы и целеустремленны. Ради справедливости следует отметить: на счету особей мужского пола великих фильмов зафиксировано больше, зато хорошие и очень хорошие фильмы снимает примерно каждая третья женщина. У мужчин этот коэффициент равняется один к двенадцати - пятнадцати. Женщинам чаще удается подобрать слаженную и дисциплинированную съемочную группу. У них реже наблюдаются перерасход по смете и производственный брак. И вообще, случаи, чтобы женщине-кинорежиссеру закрыли фильм по причинам творческого свойства, статистике почти неизвестны. Факты и наблюдения понимающих людей свидетельствуют о том, что с момента запуска создание фильма становится для них единственной целью жизни. В поведении женщины- режиссера заметно проступают черты характера абсолютного диктатора, рассуждающего в узком кругу приближенных о достоинствах либеральной демократии. Умение подчинять себе окружающих выражено настолько убедительно, что в период производства фильма женщина-режиссер запросто могла бы командовать отрядом десантников в военное время или объединенным отрядом пожарной команды и группой захвата в мирное. Мне кажется, некоторыми из этих качеств обладала и замечательный режиссер Лариса Шепитько. Маленький эпизод из ее жизни произошел много лет назад на одной подмосковной даче. Гости сидели за столом на втором этаже, говорили друг другу приятные вещи, усердно поглощали вкусную и здоровую пищу и с удовольствием запивали ее ради дальнейшего увеселения души всевозможными горячительными напитками. Все, кроме сценариста Вадима Трунина. Он лежал на диване в холле первого этажа и тоскливо прислушивался к звону бокалов и заздравным тостам на втором. Рядом с диваном стоял стол, а на нем пишущая машинка, стопка бумаги, бутылка боржоми, пачка сигарет и пустой кофейник. Вадим вздрогнул от неожиданности, когда к дивану подошла Лариса.
– Я наверху жду не дождусь, когда получу, наконец, готовый сценарий, а ты здесь, оказывается, вместо того, чтобы работать, разбросал в творческом беспорядке на диване свой скелетик.
– А как ты узнала, что у меня перерыв?
– Чего проще. Машинка вот уже двадцать минут как перестала стучать. За два часа третий перерыв! Наверху все слышно. Спустилась, и вот нате вам, мой сценарист начхал на сроки запуска и возлежит на диване.
– Я не могу беспрерывно стучать на машинке, мне нужно посидеть, все еще раз обдумать.
– Мы с тобой утром подробно, во всех деталях обдумали и обговорили финальный эпизод сценария. Тебе надо не думать, а писать. В конце концов, ты не прозу пишешь, а сценарий. Завтра должна состояться читка готового сценария. Мы ведь так с тобой договорились?
– Я, между прочим, работаю здесь с восьми утра на десяти чашках кофе и трех пирожках. Я хочу есть, кушать хочу, ням-ням. У меня сил нет больше работать, ты можешь это понять?
– Все понимаю и сочувствую. Обедать ты отказался добровольно. Я тебе еще утром обещала, как только закончишь работу, поднимешься наверх и сядешь на самое почетное место. Я открою для тебя коробку копченых устриц и пожарю из свежайшей вырезки двойной бифштекс с луком. А все присутствующие встанут и выпьют за здоровье автора замечательного сценария.
– Посмотри на часы – девять вечера. Я хочу сейчас подняться наверх, слегка поужинать, а потом продолжить работу.
– Это ты неудачно придумал, – сказала Лариса, – возвращайся к машинке и работай.
– Ты странно со мной разговариваешь, – попытался возмутиться Вадим. – Я тебе не хухры – мухры. Не понимаю, почему я все это терплю. Посмотри на меня, это я, Вадим Трунин!
Посмотреть было на что, нрав у известного сценариста был ершистый, и помыкать собой он не позволял никому.
– Какая радость! Действительно, Вадим Трунин. Сейчас он заканчивает сценарий фильма, который буду снимать я. И это станет главным фильмом в его жизни… Видишь, все помню.
– Я говорю, что со мной так обращаться нельзя. Я не раб.
– Дорогой мой, сегодня ты, как и я, раб фильма, выражаясь высоким стилем, раб искусства. Хочешь быть свободным, будь им. Заканчивай сценарий и непринужденной походкой направляйся наверх. А сейчас я тебя наверх не пущу, сам понимаешь, это будет роковой ошибкой, причем непоправимой. Уже через полчаса о запуске фильма можно будет забыть. В Госкино ждут сценарий, и ты мне его сегодня сдашь!
Вадим с обреченным видом уселся за машинку:
– Бедный Элем, – тихо пробормотал он себе под нос, но Лариса услышала. Она уже была на середине лестницы, но не поленилась вернуться.
– Это почему же, по-твоему, Элем бедный? Элем Климов умный, значительный человек и замечательный режиссер…
– При чем здесь режиссура?
– А что? У нас замечательная семья, он меня любит, я его, можно сказать, не просто люблю, люблю больше жизни. Я ему и любимая жена, и любовница, и балованный ребенок. Это с какой же стороны, по-твоему, Элем бедный?
– Да ладно, – сказал Вадим.– Слова тебе сказать нельзя. И Элем такой же. Готовы человека убить друг за дружку. И не надо на меня так смотреть, я нервный… Мне, например, Элем тоже очень нравится. Вы оба нравитесь. Я все понимаю, оба вы писаные красавцы и режиссеры, а я, получается, воплощенное ничто.
– Вот видишь, ты умнеешь на глазах,– хихикнула Лариса. – Напоминаю: я с трудом выдернула тебя из компании профессиональных бездельников в ресторане Дома кино и привезла в беспамятном состоянии сюда. Если бы не я, ты продолжал бы сидеть там и поныне. Здесь ты вот уже месяц ведешь абсолютно здоровый образ жизни, за это время сумел написать почти полностью сценарий, о котором месяц назад даже мечтать не мог, причем сценарий получается – высший пилотаж. Работы осталось всего-то на час, от силы на полтора. Так напрягись и собери в одну кучку всю свою хилую волю и добей финал, конец, как говорится, делу венец. Примут сценарий, сразу же получишь гонорар по высшему разряду. Не шутки это – государственный заказ, который тебе достался только благодаря мне. На следующей неделе тебе выдадут огромный гонорар, а после того как я сниму гениальный фильм, и он выйдет в прокат, получишь колоссальные потиражные. Куча денег! Вдобавок прославишься на всю страну. Я дала тебе шанс, так используй его. Перестанешь пить, вступишь в киношный кооператив на Васильевской улице. Самый центр, можно сказать. Плохо тебе? Человеком станешь. Сразу же, не откладывая в долгий ящик, женишься на Миранде Дешко. Напишешь хорошую пьесу, а может быть даже повесть, ты у нас талантливый, не век же тебе сценарии писать.
– Какая еще Миранда Дешко? Первый раз такое слышу!
– Женишься, остепенишься. Люди наконец-то тебя начнут по имени– отчеству называть. Почетное звание тебе присвоят. Дачу в Красновидово построишь. А какие у вас будут дети! С красотой Миранды и твоим умом – ах, какие могут быть у вас детишки! Мне нравится, когда из двух детей старший мальчик, а младшая девочка.
– Не знаю никакой Миранды.
– И еще будет хорошо, если ты купишь собаку. Большую собаку, например, доброго и ласкового ньюфаундленда или шарпея. Будете вместе с Мирандой выгуливать ее. Ты не представляешь себе, как это может украсить вашу семейную жизнь.
– Ладно, – сказал Вадим, – твоя взяла! Даже есть расхотелось.
– Ты только подумай, чего я добиваюсь? Хочу снять хороший фильм. А ты – единственный человек на свете, кто может мне в этом помочь!
В ответ Вадим рассеянно кивнул головой. Лариса приветливо помахала рукой и отошла от стола.
Восхождение Ларисы по лестнице сопровождалось прерывистым стрекотом машинки. Непостижимым образом Вадим обрел второе дыханье.
В соответствии с планом Ларисы Шепитько наутро состоялась читка сценария. От завтрака он отказался, выпил только кофе.
В разное время Вадим Трунин написал сценарии к таким известным фильмам, как «Последний хлеб», «Вернемся осенью», «Белорусский вокзал», «Загон»… Трунин был хорошим сценаристом.
На следующий день он сидел в ресторане Дома кино и в узком кругу истосковавшихся после месячной разлуки друзей рассказывал о том, как он писал сценарий для Ларисы Шепитько. В этот вечер этот круг, кроме Трунина, состоял из двух приятелей: сценаристов Анатолия Ромова, бывшего актера «Современника» и Игоря Демента, художника.
– Можете представить себе? – закончил свой рассказ Вадим Трунин. – Только что был как выжатый лимон, ни одной дельной мыслишки в голове, а тут вдруг нахлынуло, еле успевал записывать, застучал на машинке как дрессированный заяц. И так всю ночь.
– А как ты сейчас себя чувствуешь? – спросил Ромов. – Прошло это состояние?
– Какое состояние?
– Ну, это... Когда как дрессированный заяц?
– Вчера утром все и прошло.
– Жаль. Вот бы всегда так. Второй месяц строчки из себя выдавить не могу. Не пишется,– вздохнул Ромов.– С киностудии каждый день звонят…
– Тут уж ничего не поделаешь, вдохновенье явление сложное, можно сказать, таинственное, – объяснил Игорь Демент. – Никому неизвестно, как оно к человеку приходит и когда покидает его.
– Это тебе неизвестно, – хмыкнул Трунин.– Вот я, например, теперь очень хорошо знаю, каким это образом оно приходит.
Разговор о вдохновеньи прекратился, когда к столику подошла официантка Бэлла и началось обсуждение заказа.
2
Жизненный опыт позволяет мне сказать, что я – человек с развитой интуицией, которая регулярно проявляется на основе каких-то сложных законов биологии или магии. Короче говоря, у меня обостренный нюх на будущие неприятности и больше ни на что другое. Никакого удовольствия я при этом не получаю. То есть, благодаря своей развитой интуиции, я ни разу еще не ощутил радостного предвидения каких-то приятных событий, вроде нежданного поцелуя прекрасной женщины, карточного выигрыша или вручения мне премии. Зато всем нутром чувствую приближение грядущих неприятностей, мелких и крупных, в диапазоне от пяти секунд до нескольких часов. Вот и сейчас, стоило телефону зазвонить, а я уже знаю, что ничего хорошего этот протяжный междугородний звонок не сулит. Звонила из Ялты Алина Твардовская, режиссер -постановщик фильма «Кто придет в полночь». С места в карьер попросила, чтобы я немедленно прилетел в Ялту. Чувствовалось, что она чем-то очень взволнована… Сказала, что завтра же по ее просьбе в Ялту обещали прилететь художник фильма Константин Щербаков и композитор Ирина Овчинникова. Из разговора только и удалось выяснить, что дальнейшие съемки фильма находятся под угрозой срыва. Сказала, что ей экстренно нужна помощь, иначе фильм придется закрыть. Я дважды попытался выяснить, что там происходит, но она сказала, что по телефону это объяснить невозможно, я должен увидеть все своими глазами.
– Я завтра жду тебя на киностудии. Приедешь?
– Завтра во второй половине дня я буду в Ялте. Ты все-таки можешь сказать, что там стряслось?
– Я же сказала, это не телефонный разговор, – голос был очень встревоженный. – Прилетай завтра, послезавтра будет поздно.
– Договорились.
Мы познакомились несколько месяцев назад в кабинете директора киностудии. Льняные волосы, наивные зеленые глаза и белое платье со стоячим воротником и гофрированными рукавами внешне делали ее поразительно похожей на куклу Мальвину. Поэтому когда она вошла в кабинет, я машинально поискал глазами на полу ее пуделя. И хотя друзья предупреждали меня, что режиссер Алина Твардовская в работе очень напоминает стальную пружину в мягкой упаковке, я им не поверил.
И вот сейчас, благодаря этому звонку рухнули мои планы на ближайшую неделю. В те дни мне не хотелось уезжать из Баку. Сейчас я понимаю, каким я был тогда счастливым человеком. Я был молод и пылко влюблен, как тогда мне казалось, до конца своих дней, в прекрасную женщину, и она отвечала мне взаимностью, а в коротких перерывах между нашими встречами я с наслаждением работал, как я тогда считал, над главным романом моей жизни. И вот – этот звонок из Ялты. И я уже твердо знал, что поеду. Придется. Один из основных пунктов Кодекса кинематографиста требовал от всех выпускников Высших курсов полностью отдавать все свои силы во славу и на пользу Его величества фильма. Этот кодекс сформулировал бывший разведчик и сценарист, директор Высших курсов, который, несомненно, обладал даром гипнотизера. «Отныне кинематограф – ваша главная профессия. Служите ему беззаветно и помните: кино не прощает измен и пренебрежения. Выполняйте все его капризы, и вам воздастся сторицей в виде уважения коллег-кинематографистов, творческих удач и щедрых гонораров». Мы были молоды, беззаветно любили кино и восхищались Маклярским, поэтому эта формула, отчасти суеверная, закрепилась в нашем сознании и многие годы так или иначе влияла на творческие судьбы выпускников Высших курсов.
В Ялту ехать придется, хотя я даже приблизительно не мог представить себе ситуацию, на которую мог бы повлиять сценарист после того, как фильм запущен в производство.
Что и говорить, сценарист в кино фигура заметная. Написанный им сценарий содержит в себе все компоненты, необходимые для создания фильма – эпоху, сюжет, героев, характеры и диалоги персонажей. Значение сценариста уважительно подчеркивается – в титрах фильма его имя идет первым, а режиссер-постановщик довольствуется второй строкой. Но при всем моем почтении к профессии сценариста, должен все-таки подтвердить, что кино делают режиссеры. Любой самый интересный киносценарий сам по себе – всего лишь полуфабрикат. И только в зависимости от способностей его будущего обладателя – режиссера у этого наиважнейшего и незаменимого в кинопроизводстве полуфабриката есть шансы преобразиться в произведение киноискусства или же превратиться в руках очередного убогого ремесленника-киношника в бездарную поделку, которой, может быть, в лучшем случае удастся на костылях-поправках от худсовета доковылять до проката.
После того, как сценарий одобрен, и фильм по нему запущен в производство, режиссер может в случае необходимости пригласить сценариста помочь ему в совместной работе над режиссерским сценарием. Но стадия режиссерского сценария в описываемом мною случае давно миновала. В процессе написания режиссерского сценария мы в кабинете Твардовской поработали на славу, прошлись по всем эпизодам, заново послушали в собственном исполнении все репризы, диалоги и реплики. Это было два месяца назад.
Поездка в Ялту была неизбежной, и я поехал покупать билет на самолет, вылетающий утром следующего дня в Симферополь.
Самолет прилетел в Симферополь с двухчасовым опозданием, и в Ялту на такси я приехал лишь к вечеру. Забросив чемодан в гостиничный номер, отправился на киностудию.
Накрапывал мелкий противный дождик, но у входа стояли два человека и курили. То были оператор фильма Валдис Велдре и директор картины Николай Васильевич Морозов.
Поздоровавшись, я поинтересовался, почему они стоят под дождем, и так как мне тоже хотелось курить, предложил им пройти в помещение.
Сутуловатый Валдис был ростом под два метра, он был глуховат и, разговаривая, нагибался к собеседнику.
– Там напряженная обстановка, – объяснил он мне полушепотом, тревожно оглядевшись по сторонам.
– Если в двух словах, Твардовская запретила Валдису и мне разговаривать наедине, – сказал Морозов и в голосе его звучали печаль и горечь,– потому что мы интриганы и пытаемся сорвать съемки. Разговаривать нам дозволено только в ее присутствии. Иначе обещала выгнать нас к чертям собачьим.
– Так и сказала – к «чертям собачьим»? – усомнился я. – Не ее стиль.
Такие выражения действительно не были ей свойственны. У Алины Твардовской были изысканные манеры, и я никогда не слышал от нее жаргонных словечек, бывших в хождении в те времена у кинематографистов.
– Если быть точным, она объявила, что если еще один раз узнает, что мы втайне от нее обсуждаем проблемы, связанные с производством фильма, и вообще остаемся наедине, она как режиссер-постановщик поставит перед руководством фильма вопрос ребром – или она или мы. – объяснил Валдис.
– Мы-то не пропадем, ну, останемся на время без зарплаты, в конце концов, нас могут перевести на другую картину, а вот фильм могут закрыть, это реально, при лучшем раскладе в этом году сдать его не удастся, – сказал Морозов.– Столько лет работаю директором картины, такого позора еще не случалось, чтобы картину закрыли. Потом не отмоешься.
– А вы действительно в отсутствие режиссера-постановщика самостоятельно принимали вдвоем решения творческого характера? – спросил я.
– Да. Точнее, обсуждали, – твердо сказал Морозов. – Потому что другого выхода нет. Через десять минут в большом павильоне начнется совещание, и вы сами все поймете.
Морозова я знал давно. Он фанатично любил кино и с благоговением относился к режиссерам-постановщикам, с которыми ему доводилось работать. Часто приходил на съемочную площадку и подолгу с интересом наблюдал за происходящим, хотя в служебные обязанности директора картины это не входит. В памяти остался случай, происшедший на съемках одного научно-фантастического фильма. В разгар съемок режиссер попросил Морозова построить четырнадцать ветряных мельниц, которые ему необходимы для нескольких важных эпизодов, происходящих на планете, близнеце нашей Земли, в одной из удаленных Галактик. Ветряных мельниц не было в утвержденном режиссерском сценарии и уж конечно их строительство не было предусмотрено сметой. Но отказать режиссеру Морозов не мог. Ему удалось каким-то непостижимым образом изыскать дополнительные средства, оно в назначенных срок четырнадцать ветряных мельниц стояли в установленном порядке в пустыне. Провернуть такую, можно сказать, противозаконную операцию было делом невероятно трудным и потребовало у Морозова больших усилий и изобретательности. Но теперь, когда все уже было позади, он сидел на съемочной площадке и наслаждался панорамой с ветряными мельницами, лопасти которых с мелодичным скрипом медленно вращал под музыку легкий инопланетный ветерок. В это время к нему подошел режиссер и без предварительной психологической подготовки сказал, что ему позарез дополнительно нужны еще четыре ветряные мельницы, и он просит Морозова построить и установить их как можно скорее, потому как поджимают сроки.
Вначале была пауза. Потом раздался истошный вопль:
– Убейте меня!
Никто до этого не слышал, как кричит Морозов. На съемочную группу в тот день это произвело сильное впечатление. Воцарилось гробовое молчание. Режиссер, пробормотав что-то невнятное, стремительным шагом отошел от Морозова. О дополнительных мельницах он больше не упоминал.
Я попросил Морозова провести меня в комнату съемочной группы. Но он объяснил мне, что режиссер находится в большом павильоне, где с минуты на минуту должно начаться совещание.
В освещенной середине павильона, края которого растворялись в полутьме, стояла клетка со львом. Это был очень большой лев. Не обращая внимания на присутствующих, он крепко дремал, положив огромную голову с густой седой гривой на передние лапы. Неподалеку от клетки сидело несколько человек. Как вскоре выяснилось, это были участники совещания. Твардовская представила нас друг другу, я познакомился со всеми: кроме знакомых мне Ирины, Валдиса Велдре и Морозова, в совещании участвовали: заместитель директора киностудии, начальник по охране безопасности и дрессировщик львов. Я подсел к Щербакову и Овчинниковой, прилетевших сегодня в Ялту так же, как и я, по зову Алины. Наша «группа поддержки» была готова выступить, хотя один из участников, это был я, не совсем точно представлял себе, о чем пойдет речь.
Совещание открыла Твардовская. В своем вступлении она сказала, что рада участию в обсуждении проблемы творческой авторской группы фильма – драматурга, художника и композитора, которые, наверное, не хуже технических работников представляет себе, как должны выглядеть достоверные сцены. Без них настоящий фильм – не суррогат, а именно произведение киноискусства – создать невозможно. И вкратце рассказала, в чем суть конфликта, поставившего под угрозу создание фильма, а, следовательно, и финансовое благополучие ялтинской киностудии.
В соответствии с сюжетом в основной сцене главный герой фильма – мальчик ночью впускает в дом одного из двух львов, сбежавших из зоопарка. Мальчику известно, что этой ночью вся городская милиция поднята на ноги. Одного льва вооруженные автоматами милиционеры застрелили, теперь они повсюду разыскивали льва, которого впустил в дом мальчик. На первом этаже загородного дома предстояло снять сцену общения маленького двенадцатилетнего человека с диким испуганным зверем. Общение состоялось. Больше всего мальчику хочется спасти льва и сделать так, чтобы его благополучно вернули в зоопарк. Пока лев ест предложенное ему мальчиком угощение, тот пытается дозвониться до своего отца, начальника городской милиции и уговорить его отменить охоту на льва, так как лев этот испуган, измучен и ни на кого не собирается нападать.
Алина объяснила, что для того, чтобы сцена получилось достоверной, ей необходимо, чтобы мальчик и лев снимались вместе в одном павильоне и в нормальном режиме, потому что добиться достоверного эффекта при помощи комбинированных съемок, монтажа и других вспомогательных средств, на ее взгляд, невозможно. Потому что нормального фильма не получится. И она отказывается подчиниться произволу.
«Интриганы» Морозов и Велдре хранили молчание, зато все остальные говорили много и громко.
Главная мысль, прозвучавшая в выступлениях представителя администрации и инженера по технике безопасности, свелась к тому, что никто из них ни при каких обстоятельствах не разрешит находиться в одном замкнутом пространстве мальчику и льву. И им обоим даже странно слышать, что режиссер-постановщик на этом настаивает. Затем выступил дрессировщик. Он сказал, что лев, которого сейчас видят присутствующие, уже достиг преклонного возраста, а львы, даже хорошо дрессированные, к старости часто становятся агрессивными и раздражительными и перестают подчиняться команде дрессировщика.
– Этот лев порвет любого человека, до которого сумеет только дотянуться... Если его будут снимать напрямую в контакте с актером, я официально снимаю с себя всякую ответственность! И льва к съемке не допущу.
И тут режиссер Твардовская неожиданно для всех стремительно сорвалась с места, и, подбежав к решетке, резко откинула щеколду и распахнула дверь клетки. Добежав до льва, она обеими руками вцепилась ему в гриву и всем телом стала раскачиваться вместе с львиной головой:
– Да разве он кус-сается!? – в неистовстве закричала она. – Кто говорит, что он кус-сается!?
Лев издал громкий звук, напоминающий хрюканье, затем, не оглядываясь, проворно отполз от Алины. У противоположной стенки клетки он встал во весь рост и в первый раз посмотрел на посетительницу. Лев уставился на нее, а она неотрывно смотрела на него своими прозрачными зелеными глазами. Можно сказать, что именно в этот момент экстренное производственное совещание закончилось, потому что у льва начался неудержимый понос, который с помощью ветеринара удалось остановить лишь на следующий день.
А потом, в строгом соответствии с производственным планом, возобновились съемки. Режиссер-постановщик, оператор с камерой, директор картины и, самое главное, мальчик, лев и режиссер благополучно работали в едином замкнутом пространстве павильона. Все остальные члены группы, в том числе родители мальчика и пожарные с брандспойтами в руках, не сводящие глаз со льва, готовые по первому сигналу «расстрелять» хищника мощными струями воды, стояли за массивной решеткой. Все прошло благополучно. Лев покорно выполнял указания дрессировщика. Иногда Алина обращалась к нему напрямую сама. Наверное, с точки зрения науки это необъяснимо, но лев внимательно слушал Алину, и, это факт, его передвижения в павильоне совпадали с теми, что требовались по сюжету. Алина все время не отходила от мальчика и из-за этого даже два раза сама попала в кадр. Пришлось переснимать. Мальчик льва не боялся. Под прицелом брандспойтов он разговаривал, угощал его со сковородки, а один раз даже погладил ему спину в части ближе к хвосту. На взгляд режиссера, это был компромисс. Алине хотелось, чтобы мальчик обнял льва, со слезами на глазах прижался бы к нему всем своим тщедушным тельцем, и при этом нежно погладил ему гриву. Но дрессировщика ее намерение до того расстроило, что он осмелился ей почтительно возражать и тут же, на съемочной площадке, потерял голос. Кажется, это произвело на нее благоприятное впечатление, потому что, пристально глядя на покрасневших оператора и директора картины, она, раздельно и четко произнося слова, сказала дрессировщику, что он по нынешним временам на редкость добросовестный и порядочный человек. Сказала, что он настоящий джентльмен и попросила его впредь беречь себя и по пустякам так сильно не волноваться. Инженер по технике безопасности официально объявил, что снимает с себя всякую ответственность за творящееся безобразие, и направился в дирекцию с рапортом и требованием остановить съемки. По слухам, дирекция морально его поддержала, но производство не остановила.
На съемку «львиных» сцен ушло еще десять дней, а затем наступил день прощания. За львом приехала машина с клеткой. Его провожала вся съемочная группа в полном составе. Алина вытирала слезы кружевным платочком и была очень похожа на куклу Мальвину.
Спустя полгода, принимая поздравления на премьере в Доме кино, она заявила со сцены, что очень большая заслуга в создании фильма принадлежит директору картины Морозову, оператору-постановщику и т.д., по короткому списку. Льва она не упомянула.
|
|
