|
МАЙЯ ИСМАЙЛОВА
Роль
И для меня в лесу нет ни единого листа, я не подниму камня в горах;
я не найду двери ни в одном городе.
Но в городе меня самого, на континенте своей души я найду забытый
язык, утраченный мир, дверь, в которую мне будет дано войти…
Томас Вульф
Однажды вечером, блуждая по улицам случайных мыслей, я остановился у незнакомого здания, привлеченный ярким светом фонарей, зажженных над парадной дверью. Здание это произвело на меня необычное впечатление. Казалось, оно было составлено из двух несросшихся частей – нижние этажи, уже потемневшие от времени, являли резкий контраст с верхними, надстроенными недавно, и потому еще светлыми. Впечатление это усиливало и другое обстоятельство – во всех нижних этажах горел свет, из раскрытых окон доносились голоса и музыка; верхние же этажи с закрытыми темными окнами имели вид совершенно нежилой.
Улица была так тиха и пустынна, что я мог отчетливо различить даже отдельные фразы. Они показались мне чем-то знакомыми.
Внезапно дверь распахнулась, словно приглашая меня войти. Недолго думая, я принял приглашение.
Короткий и просторный коридор вывел меня в зал.
Здесь шло какое-то представление.
Я огляделся: мне показалось странным, что в зале нет зрителей. Еще более странным было то, что и кресел для зрителей тоже не было.
Тут рядом со мной возник некто в одежде рабочего сцены и, поставив стул, исчез.
Я сел.
Некоторое время я смотрел на сцену и вдруг почувствовал, что и сам вживаюсь в какой-то вполне определенный образ, навязанный мне всем происходящим.
Вскоре, совсем освоившись, я уже отвечал на реплики, подаваемые мне партнерами, сообразуясь с тем, что успел узнать.
Режиссер парил над сценой. Впрочем, иногда он стремительно падал вниз и тут же принимал живейшее участие в представлении.
Как выяснилось, он и был главным действующим лицом.
Прошло какое-то время. Я уже играл большие и сложные роли. До сих пор не понимаю, как это произошло, ибо, в сущности, мне их никто не поручал. Однако нельзя сказать, что эти роли выбирал я. Просто здесь существовал свой порядок распределения ролей, и, подчиняясь этому порядку, каждый актер выполнял ту задачу, которая диктовалась необходимостью. Тот же, кто выпадал из ансамбля, незаметно исчезал и уже никогда не появлялся вновь. Дальнейшая его судьба никого не интересовала.
Я, наконец, получил одну из самых интересных ролей и справился с ней весьма успешно. Мне начало казаться, что я дорос и до главной роли.
Режиссер обитал наверху и на сцену больше не являлся. Его ярко освещенная фигура отбрасывала вниз резкую тень, большой и четкой печатью лежавшую на сцене. И все мы – актеры, участвующие в представлении, – были своеобразными знаками той печати. Впрочем, об этом я догадался несколько позже, теперь же, увлеченный открывшейся мне перспективой, ничего не замечал.
Поначалу меня поразила и зачаровала та необыкновенная легкость, с которой я сумел войти в роль главного героя. Но вскоре эта легкость стала меня раздражать, и я начал варьировать исполнение, несколько изменяя характер главного героя в каждой новой картине. Ощущение легкости не исчезло.
Роль была столь просторна, что я, находясь на оси образа, мог свободно поворачиваться в любую сторону, не задевая ее границ. И я решил сойти с этой оси. Я принялся шаржировать образ, грубо и зло высмеивая главного героя. Однако это никак не отразилось на последующих событиях. Никто не замечал, как далеко я ушел от образа, – действие продолжало развиваться в прежнем направлении. И тут я понял, в чем дело. Они не видели меня. Я попросту исчез. Исчез, как и другие актеры, нарушившие хоть однажды магический закон режиссерской печати. Я размышлял, пытаясь понять, что же мне делать теперь, но не мог ни на что решиться.
Темное пятно тени медленно отползало от меня, смещаясь куда-то в сторону.
В висок мне ударила знакомая фраза, пущенная из самого фокуса удаляющейся тени. Кто-то играл роль главного героя. Роль, отделившись от меня, продолжала свое существование.
Яркий свет, внезапно пролившийся сверху, заставил меня на секунду закрыть глаза. Открыв их, я увидел то, чего не замечал и, пожалуй, не мог бы заметить прежде.
Темное пятно сцены окружали зрители. Они стояли у самой его границы, обратив свои застывшие скорбные лица туда, где шло представление. Я узнал их – это были исчезнувшие актеры – мои собратья.
Холодный ком ужаса прокатился от сознания к сердцу и застрял, причиняя боль.
Я бросился к выходу. Но выхода не было. Были только двери. Множество дверей. Они надвигались, зазывно распахивая объятия; они разрывали меня на части, и все эти части продолжали свою, независимую от меня жизнь в тех представлениях, сквозь которые лежал мой путь. Я смотрел вперед, но не мог ничего различить. Будущее расслаивалось и рассыпалось.
В отчаянии я обернулся назад. Улица, подернутая влажной предрассветной пеленой, утратила глубину.
Фонари с фасада смотрели на меня равнодушно и скупо. И тут я заметил, что обе части здания срослись, они были совершенно одинакового серого цвета.
САЛАТЫН АХМЕДЛИ
Давай оставим этот мир
Давай оставим этот мир, мой дорогой, оставим этот город, его изменчивых людей, никчемны жалобы их, неуместен плач. Взлетим с тобою к небесам. Лишь ты и я. Ни нам никто чтоб не мешал, и нам ни до кого там дела нет.
…Давай оставим этот мир. Здесь ты на муки обречен. Всегда обижен, сиротлив, чего-то ждешь. В детстве этот мир тебя оставил без отца, а в юности отнял и мать. В самое прекрасное время жизни, в мудрую пору ее, вырвал из жизни меня, дорогую спутницу жизни твоей, вновь обрекая на сиротство и горькие слезы, бередя не успевшие затянуться раны. Ты не смеялся от души, душа была в слезах. Печаль и радость – два крыла несли тебя по жизни.
… Давай оставим этот мир. Отправимся в село. Я слышала, ты от меня скрывал, не говорил. Я знаю, тебе дали у реки кусок земли, чуть поодаль от села. Ведь и ты – сын той земли. Давай туда поедем, поставим домик небольшой, как у мамы твоей, с маленькой верандой. Только хочу, чтоб много окон было в нем, чтоб дом был полон солнечного света. Наш городской дом слишком темен, а письменный стол твой будто в темнице стоит, ни света, ни воздуха. А откроешь окно, шум улицы, несущихся мимо машин, копоть и дым наполняют дом. И жалко тебя. Задыхаешься ты в том темном, затхлом и душном пространстве.
Поедем в село, дорогой мой, не упрямься, построим дом, обустроим, украсим. Ты будешь писать, а я мешать тебе не стану. Ведь ты всегда искал уединения, жаловался, что не находишь спокойного места писать свои стихи. Клянусь, что больше я тебе мешать не стану. Тихо, молча, буду на цыпочках ступать. Даже духа твоего не потревожу. Знаю, как стану ухаживать за тобой. Ты будешь сидеть за письменным столом у широкого окна, работать, стихи писать. А я быстренько сбегаю к Гарасу, соберу у арыка зелень, мяту, кресс-салат. Нет, я, как твоя мама, разведу огонь в тендире и напеку тебе чурика. Ты будешь есть, а я, подперев рукою щеку, смотреть на тебя. Потом схожу к роднику, принесу воды, самовар поставлю. Заварю ароматного чая, налью в стакан. Подойду тихим шагом, поглажу по голове, прижму к груди, поцелую и выйду. Тихо, молча. Буду ждать тебя, ждать вечера, заката. И опять будем гулять мы у реки, сидеть под ивами плакучими, ноги в воду опустив, вдоль реки пройдем, лес и горы обойдем. Ты снова переплывешь реку. И я почувствую гордость, глядя на тебя. Но возвращайся скорее, дорогой, не то вдруг разольется река, и окажемся мы порознь. Предавшись воспоминаниям, с грустью прошлое вспомним, отыскивая утраченное детство, его чистоту. Поймем, какие ошибки допустили и где. Вернемся домой за полночь. И снова станем ждать рассвета, когда заря раскрасит небо, и такой вот сладкой сказкой потечет и дальше наша жизнь.
Скучают по нам поившие нас родники, реки, в чистых водах их плавали мы, ивы, в тени которых отдыхали, кусты малины, которой лакомились, душистые ветви тамариска. Если случится им вновь увидеть нас, то от радости такой они, наверняка, заговорят.
…Давай оставим этот город. Обещаю тебе, что больше не заболею, не оставлю тебя одного. И ты дай мне слово, что никогда уже не заболеешь, не оставишь меня одну среди этих неверных людей, в этом изменчивом мире.
Давай оставим этот город…
…Погруженный в грезы и мечты Сын человеческий не понимал, во сне он или наяву. Глаза его не могли различить, родная мать ли в белом одеянии тихо проходит перед ним, дорогая сердцу его женщина или ангел, спустившийся с небес.
Первое знакомство
Компания Азерсун Холдинг отмечала 75-летний юбилей. Мы были приглашены. Приехали на полчаса раньше. Возможно даже, что мы были первыми, вошедшими в зал гостями. Сели в первом ряду. Рядом оставалось одно свободное место. Зал был полон, но это место по-прежнему пустовало. Незадолго до начала вечера в зал вошел наш прекрасный поэт. В знак почтения все аплодировали, приветствуя его стоя. Поэту указали место на сцене. Но он туда не поднялся. И где он сел, представьте? – Рядом со мной, на пустовавшем месте. Он хотел опереться на подлокотник, но, задев мою руку, тотчас с извинениями убрал свою. Я тоже убрала руку, предлагая ему располагаться поудобнее.
Так что наша первая встреча, первое знакомство начались с взаимных извинений. Будучи родом из одних мест с поэтом, из одного села, с большой любовью читая его произведения, я, тем не менее, не была знакома с ним лично. Когда он уехал из села, ему было 26 лет, а мне один годик. Постоянно следя за его выступлениями, я знала его заочно. Познакомились же мы именно здесь. Несмотря на то, что с супругом моим они дружили, изредка встречались на каких-то мероприятиях, вечерах. Насколько близка я была моему земляку, настолько же и далека от него. Отчего же будучи такими родными, мы оставались настолько чужими друг другу?
…Ораторы выступали один за другим, поздравляли поэта. В конце слово предоставили всеобщему любимцу, нашему поэту. Он поблагодарил собравшихся, прочитал новые стихи. Вечер подходил к концу, но его поклонники никак не могли насытиться его голосом, дыханием, стихами, льющимися, как горные реки, осыпали его цветами и аплодисментами.
Я преподнесла поэту большой букет цветов, приготовленный моим мужем.
Помните ли, дорогой поэт? Наверное, нет… Потому как тот букет был каплей в море, что истаяла, растворившись в океане.
Лишь одно приятное воспоминание
…Я был молод, кровь кипела в жилах. Был я парнем видным, высоким, широкоплечим, и многие девушки теряли из-за меня покой. Как-то я гостил у друга, и там одна из девушек до того мне понравилась, что я лишился сна. До самого утра не смог я сомкнуть глаз, всю ночь ворочался с боку на бок. Черные, как агат, девичьи очи, четкие черты лица, губы, алые, словно лепесток розы, все время стояли перед моими глазами.
Настало утро. Хозяева проснулись раньше всех. Поставили самовар, накрыли на стол, выложив на него все дары азербайджанского села: масло, сыр, сливки, мед, свежие сельские яйца, лепешки и тендирный хлеб.
Собравшись за столом, все ждали меня – гостя.
Посреди двора стояла девушка – предмет моих ночных грез и мечтаний. Она стояла, склонив головку, словно нежная фиалка на тонком стебельке. Меня охватило безумное желание броситься к ней, обнять ее и расцеловать. Расцеловав в качестве утреннего приветствия друга и всех сидящих за столом, я подошел к ней. Девушка держала в руках свежую, только что сорванную розу. Она смотрела на меня настороженно. Увидев, что я собираюсь поцеловать ее, девушка приложила к моим губам розу. Она тихо засмеялась, будто хотела сказать мне: я поняла твое намерение, но опередила тебя.
И до сих пор я помню нежное прикосновение к моим губам нежных цветочных лепестков.
Перевод Медины ЭЛЬДАРОВОЙ и
Елизаветы КАСУМОВОЙ
САДАГЯТ АЛИГЫЗЫ
Чужие люди
Стояла ранняя весна, окрестности города окутал густой туман. Повсюду было так тихо, словно все живое куда-то исчезло, только в парке сквозь туман вырисовывались две тени. И хотя в этот момент они находились близко друг от друга, но были далеки как небо и земля.
В жилах их текла одна кровь, но были они чужими. Мужчина средних лет смотрел на юную девушку и находил в ней общие с ним черты. Это пугало его, напоминая о давно позабытом грехе.
В памяти оживились события, произошедшие девятнадцать лет назад. В то время он был молод, горяч, и еще не осознавал всей низости совершенного им поступка.
В юности он долгое время встречался с молоденькой девушкой. Однажды на очередном свидании она сообщила ему о своей беременности. Cловно ужаленный, он вскочил со скамьи, но, увидев тревогу в глазах девушки, взял себя в руки и стал успокаивать ее:
– Подожди немного. Скоро я получу диплом, устроюсь на работу, и мы поженимся.
Затем отвел взгляд в сторону и пробормотал:
– Однако нам некоторое время лучше не встречаться, я тебе позвоню.
С тех пор они больше не виделись, хотя жили в одном городе, и он ни разу не пытался узнать о ее дальнейшей судьбе.
Через некоторое время женился, но за долгие годы совместной жизни у них не было детей, и семья распалась.
Вот уже пять лет он жил во втором браке, но и на этот раз Бог не давал ему детей. И сегодня, встретившись со своей дочерью, мужчина понял, что все его несчастья – наказание за свершенный им грех. Наконец, очнувшись от раздумий, он со страхом взглянул в глаза девушки и сдавленным голосом произнес:
– Для чего эта встреча?
Девушка испытующе посмотрела на него:
– Я решила взглянуть на человека, которого девятнадцать лет назад любила моя мать и которую вы когда-то бросили. Каждый раз, когда я слышала об этой истории, то пыталась представить ваш образ, но, как ни старалась, не могла.
В глазах мужчины появился проблеск надежды:
– А теперь, теперь что-нибудь изменилось?
– Не знаю, – ответила она и покачала головой.
После этого тяжелого и мучительного разговора у него словно ком застрял в горле, он не мог вымолвить ни слова и растерянно смотрел вслед удаляющейся от него девушке. Капельки росы на его ресницах таяли, стекая по щекам. Она уходила все дальше и дальше, а в душе его осталось чувство опустошенности. Две тени, растаяв в тумане, постепенно исчезли. Остались только туманная мгла и бесконечная тоска…
Похороны
Ближе к полудню покойника внесли в дом. Во двор стали стекаться многочисленные родственники и знакомые. Несмотря на осень, было очень душно.
По обычаю молодые девушки вели все необходимые приготовления для траурной церемонии. Остальные женщины собрались вокруг покрытого черным покрывалом тела усопшего и громко причитали. Жена же покойного, одетая во все черное, сидела у ног тела мужа с безразличным выражением лица. Странно было то, что она ничего не чувствовала: ни боли, ни горя, ни радости – в душе была пустота. Только в голове прокручивалась одна мысль: это конец! Но конец чего – жизни? А может, конец всем ее мучениям? Но она ведь остается с детьми одна, не это ли начало новых страданий?
Многие удивлялись ее хладнокровию. Она и сама понимала, что по обычаю должна рвать на себе волосы или хотя бы, по крайней мере, плакать. Но плакать ей не хотелось, будто слезы высохли уже много лет назад.
С мужем они прожили пятнадцать лет, но кроме детей их ничего не связывало. В одном доме жили совершенно чужие друг другу люди. Она редко видела его трезвым и не помнила ничего хорошего, только оскорбления и побои, которые он наносил ей. Когда-то ей хотелось избавиться от него, но смерти все же она ему не желала.
Люди время от времени враждебно поглядывали в ее сторону. Она знала, почему, но притворяться не хотела и не умела. Она была такой, какая есть. И сейчас просто не могла понять, почему многие из этих людей, еще при жизни мужа не любившие его, теперь так оплакивают его смерть. Почему притворяются и стараются казаться лучше, чем они есть на самом деле?
Ведь для нее самой вся эта церемония казалась слишком утомительной и непонятной…
Перевод Еганы ДЖАНГИРОВО
|
|
