|
Большому и статному сорокалетнему мужчине приснился страшный сон. Он мучился целый день, пытаясь стряхнуть его, но сон никак не выветривался, и поздно вечером, не выдержав, он побежал в мечеть. По его взволнованному виду к нему сразу подключилась заупокойная бригада, но он сказал:
– Ай, джамаат! Здесь есть молла, который понимает сны?
– Вот она, – ему указали на старую женщину, – она всё тебе скажет.
– Нет, в моём деле мне нужен мужчина, позовите моллу.
– Ай, мусяльман, на твоё счастье, сейчас как раз есть кербелаи-молла, gəl gedək, – и его проводили в кабинет.
Навстречу ему, дружелюбно улыбаясь, поднялся тоже крупный мужчина в большой каракулевой папахе. Папаха заслонила свет лампочки, свисавшей с низкого потолка, и маленький кабинет показался совсем тесным.
– Salam, salam... otur oğlum, – ласково сказал молла, как будто они были уже давно знакомы, – xeyir ola?
Мужчины уселись на мягкий диванчик, полностью заполнив его собой, и электрорефлектор в две красные спирали, стоящий напротив, стал ощутимо и задушевно посылать тепло к их ногам.
– Молла ами, я человек грамотный и нормальный, но один сон свёл меня с ума. Увидел сегодня ночью, проснулся весь потный, больше не заснул, и целый день, dəli kimi... всё трясётся во мне! Умоляю тебя – başa sal!
– Ты успокойся, сынок. И всё, что помнишь, расскажи.
– Меня зовут Руфат, молла ами, – говорю потому, что в таком деле, может быть, имя тоже имеет значение.
– Имя всегда имеет значение. Hə, danış görüm, – и кербелаи мягко дотронулся до локтя Руфата, чтобы ободрить его.
– Молла ами, дорогой мой человек, ай, кербелаи!.. – в панике, всё равно что запел, Руфат, – представь себе, вижу, приносят мне подарок от Нарочки – ну, это девочка такая маленькая, они по соседству жили, сейчас живут за границей, – приносят коробочку... смотрю, такая небольшая красивая коробочка. Открываю её, а там!... отрезанный пенис, весь в крови!.. Пенис, молла ами – это...
– Я догадался. Продолжай, сынок.
– Да, да... Я стою, думаю, чей же это? Неужели мой?! Стал, как лёд... Нет, чувствую... не мой! Но мне всё равно так неприятно, так неприятно, что он весь в крови... Я иду с ним в ванную и мою, мою, и когда очистил его от крови – господи! – вижу, что край у него рваный – он отрезан каким-то тупым орудием. И мне стало ещё хуже... и я стал думать: чей же он?!.. и как будто бы даже догадался во сне, но сейчас не помню – о ком я подумал? Я очень боюсь – к чему же такой сон?! Растолкуй!..
Молла неторопливо и плавно развернулся к столу, стоящему рядом, снял с плитки пузатый фарфоровый чайник, и струйка горячего ароматного чая зазвенела, ударившись о дно стаканчика армуды. Руфат, глядя, как прозрачный стаканчик наполняется золотистым чаем и обретает зримую телесную форму, неожиданно зажмурился и сладко улыбнулся: шальная ассоциация соединила форму стаканчика с фигуркой прелестной знакомой женщины. Но в следующую же секунду страх заставил его побледнеть: идиот! О чём я думаю в таком месте!
Молла по-своему истолковал эту бледность и, протягивая армуды, успокоительно сказал:
– Rüfət, fikir vermə, çay iç, это очень хороший чай, noğul da götür, это с зиярета, – и кербелаи поставил на диванчик между собою и Руфатом полную сахарницу сладостей.
– Rüfəт, mənim adım кербелаи Эльшад, и вот что я тебе скажу: вещие сны есть. Это так. Чаще всего они бывают в оруджлуг на Лейлат-уль-Кадар . Но всё равно они приходят не каждому, и не каждый раз. Обычно такой сон посылает Аллах в судьбоносный момент жизни человека, когда хочет помочь ему или хочет исправить его, ведь Аллах любит всех своих детей...
В этот момент мобильник на поясе у Руфата запел: «Бесаме мучос...», и Руфат вздрогнул и засуетился всем телом. Выглядело это забавно: в одной руке армуды прыгает на блюдечке, как у жонглера, рот энергично пережёвывает ногул, а другая рука мечется под курткой и что-то ловит на животе. Наконец, мобильник был извлечён, Руфат дал отбой, бросил телефон рядом с сахарницей и сказал:
– Ради бога простите, кербелаи Эльшад... ах! Это такая сладкая девочка, такая сладкая! Жаль, что в этом мобильнике нет её фотки, а то бы я показал... ой! ... простите меня... всё-всё... говорите, говорите, пожалуйста, я весь внимание!
Кербелаи с некоторым удивлением посмотрел на Руфата... Но, увидев, как он по-детски подпёр ладонью свою массивную щеку и как мгновенно на его лице восторг сменился взволнованным ожиданием, кербелаи не выдержал и рассмеялся:
– Ay, Rüfət! Sən elə bil uşaqsan, amma, öz aramızdır, qadınları çox sevirsən a?! – сквозь смех сказал он и, конечно, не ожидал, что в ответ из самых глубин мощного Руфатова чрева поднимется и вырвется на свободу не то стон, не то вопль:
– Да! Да! Да! Молла ами! Женщины – это... – тут Руфат захлебнулся в чувствах, ему хотелось сказануть что-то эдакое, но вырвалось, – ... женщины – это... мир изысканных удовольствий!
И Руфат замер, как заяц на дороге, внезапно освещённый светом фар, потому что «мир изысканных удовольствий» – это был избитый рефрен телевизионной рекламы. Но кербелаи не смотрел телевизор – и проскочило...
Руфат неожиданно сник, в его крупных глазах сверкнула слёзка, и он тихо, исповедально заговорил:
– Молла ами, мне уже сорок лет. Я ничего не добился. У меня нет работы. Мама говорит мне: “Руфат, посмотри, твои ребята, как пузыри в стакане нарзана, все поднялись наверх, один ты остался лежать на дне...” Да, молла ами, кроме женщин, у меня ничего нет. Они – всё моё счастье и моё несчастье. Со всех своих работ я полетел из-за женщин... Я легко и быстро схожусь. Легко добиваюсь своего... но как только я хочу жениться и делаю предложение, мне говорят: НЕТ!.. – и Руфат в сердцах звонко шлёпнул себя по массивной ляжке.
Телефон опять запел «Бесаме…». Руфат взял его в руки и, указывая на него хумарными глазами, в тон музыке сказал:
– Вот, тоже женщина!.. Какая женщина звонит!.. Где бы я с ней ни появился, все пожирают её глазами… фигура… грудь!.. а какая остроумная!.. Вот SMS её, хм... сейчас прочту... пишет: «Противный! Хочу отделаться от тебя и не могу. Ты мучаешь меня, как геморрой...». Геморрой, молла ами, это...
– Я знаю. Ay kişinin oğlu!.. в шестидесятые годы я окончил АМИ...
– Как?! Молла ами, вы окончили медицинский?! Вы – врач?!
– Ай, Rüfət, зачем кричишь? Аллах и без тебя это знает, а людям здесь знать совсем не обязательно.
– Почему?! – Руфат удивлённо выпучил глаза.
– Потому что люди есть люди. Сильно «образовонский» – всегда чужой...
– Да, да, вы правы! Когда я преподавал в институте, меня из-за этого ненавидел ректор... я же питерский выпускник! Правда, он ещё ревновал меня к своей секретарше. Утром я всегда забегал к ней поболтать, пили кофе, ля-ля-тополя... А в последний раз – как это было? – щас расскажу... Она говорит: «Посмотри, какие у меня новые цветочки на подоконнике появились», – мы подошли. «Понюхай», – говорит. Я нагнулся понюхать, а она – не знаю, случайно или нет – упёрлась своей грудью мне в щёку. Эльшад ами, я занимался дзюдо, у меня принцип такой: касание есть? – идёт захват!.. Ну, смотрю, она не вырывается, прильнула ко мне всем телом, и мы так смачно присосались, а тут хмырь этот с утра пораньше входит!.. Ну, началось! Я говорю: «Она ни в чём не виновата – это я виноват!». А он мне: «Я сам разберусь во всём, ты вообще вон отсюда, чтобы ноги твоей в институте не было!..» Понятное дело, как скандал – все тут как тут! Уже и декан, и завхоз, и студенты выглядывают. Он бесится! Я опять говорю: «Нет, правда, это я виноват, ну, что делать, она красивая – не удержался...». Он как шарахнет папкой об стол – карандаши, скрепки разлетелись... – кричит: «Кому сказал, вон отсюда, подлец!..» Ну, это было уже слишком! Во мне такая злоба поднялась... стою, не знаю, что сделать: дверью хлопнуть, в морду дать?! Он мужик тоже здоровый, я пошёл на него, как на танк. Подошёл, вижу, глаза бешеные... У меня в голове вспыхнуло: ну, ничего, подожди, я тебя навечно «опущу», и говорю: «Расставаться надо с любовью». Потом резко обнял его, чтобы он не смог меня ударить, и поцеловал взасос. Он обалдел, все вокруг тоже. Я ушёл. Но ещё из института, наверное, не вышел, а уже пошло-поехало: Руфат ректора поцеловал!.. Не знаю, может быть, лучше было в морду дать? Раньше бы это автоматом случилось, а сейчас я как-то засомневался... Не знаю, размяк? Постарел, что ли?..
Помолчав немного, сказал:
– Да, молла ами, а я думаю: откуда у вас такая русская речь? А вы, значит, «амишник»!.. А шестидесятые годы, какие они были?
– Хорошие,– ответил кербелаи Эльшад, мягко улыбнувшись не то размётанности Руфата, не то ушедшим далёким годам...
В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и юноша в тюбетейке, молча, подал какой-то знак. Кербелаи Эльшад в ответ также молча кивнул ему и сказал Руфату:
– Да, время летит быстро... особенно с тобой, Rüfət, хм, – тут кербелаи улыбнулся, но затем вдруг стал очень серьёзен.
– Скоро вечерний намаз, поэтому я коротко скажу тебе... Ты не обижайся, oğlum, я буду говорить прямо... Твоя беда – несобранность и лень...
– Да, да! Прямо в точку! Как вы догадались?!– восторженно вскрикнул Руфат.
– Sən azərbaycanca yaxşı danışırsan?
Руфат отрицательно мотнул головой.
– Вот и ответ. А теперь – о твоём сне. Аллах никогда не посылает человеку плохие сны, плохие мысли... их посылает другой. У него с человеком война. Его любимое оружие – СТРАХ! Он всегда хорошо знает страх любого человека и любит пугать! Если ты подумаешь, поймёшь: что больше всего в жизни ты боишься потерять?
– Надо же, как всё просто! А я боялся, что это какой-то знак.
– Это и есть знак, Rüfət,– кербелаи поднялся, – məni bağışla, oğlum, namazımın vaxtıdır. – И они вышли из кабинета.
– Молла ами, ещё только одно... пожалуйста, я по-быстрому... Я завтра улетаю в Голландию, – моя знакомая включила меня в состав делегации НПО – там будут армяне, грузины... Американцы и европейцы будут проводить для нас тренинги, но я не о том. Все мои друзья говорят мне: «Руфат, ты западный человек, тебе здесь делать нечего, и зачем ты не остался в Штатах, когда учился?! Оставайся хотя бы сейчас в Голландии...». Но, молла ами, у меня здесь мама, я люблю Апшерон, люблю море моё... ну, не могу я там остаться!.. Что мне делать?! – и Руфат жалобно уставился своими большими, как у сенбернара, глазами в глаза кербелаи, втайне надеясь, что молла сумеет его переубедить...
Лицо моллы стало чужим и жёстким. Он коротко бросил:
– Не можешь – не оставайся. Allah ağıl versin. Sağ ol! – и ушёл.
Руфат оказался один во дворе мечети. Всё прояснилось для него. Он глубоко вздохнул, задрал голову вверх, но не увидел звёзд – а как ему хотелось увидеть эти подмигивающие искорки!.. Хотелось подмигнуть им в ответ, увидеть всю небесную глубину и улететь успокоенной, свободной душой туда! «Ну, ничего. Всё хорошо, всё хорошо...», – сказал он себе, умылся холодной водой из крана, где совершают омовения, и не успел достать носовой платок, как зазвонил телефон...
– Ааа, привет, Русик!.. Нет, я ещё в мечети... Да, всё хорошо... Хорошо, что прибежал сюда... А ты где? Уже в «Пицце», на фонтанах?.. О, кей! Минут через пятнадцать буду!.. Ну, пока, пока...
Руфат сел в такси. К этому времени на дорогах уже не было пробок, и можно было спокойно ехать. Сейчас это доставляло Руфату особое удовольствие. Он весь расслабился и, как в детстве, следил: как летят впереди красные огоньки невидимых в темноте машин, а в небе вспыхивают цветные стёклышки светофоров...
– Qaqa, çatdıq, – неожиданно прохрипел шофёр, блеснув золотой щелью рта, когда они подъехали к «Плазе». Руфат неохотно вылез из такси, машину качнуло, и она налегке отъехала. Руфат грустно посмотрел ей вслед, как будто она увозила его детство.
Но Площадь фонтанов, Торговая и переулок художников между ними – это был теперешний ареал обитания Руфата, и погрустить всласть ему не довелось – две классные (как теперь принято говорить) девушки окликнули его:
– Руфат, мы в “МакДональдс”, ты с нами?!
– Нет, сейчас в «Пиццу», а потом – может быть!.. – кокетливо отозвался он и помахал им рукой.
Русика долго искать не пришлось, он сидел за столиком рядом со входом на терраску, которая лепилась к стене ресторанчика и на зиму была упакована в полупрозрачную плёнку. Но и Руфата проглядеть было невозможно: мало того что его фигура заполнила почти весь вход, – а тут еще бурное оживление официанток!.. Молнии их улыбок били в одну точку, если можно так назвать метр девяносто шесть сантиметров росту! Руфат воздушным поцелуем обвёл пространство, как это делают тореро на арене, и плюхнулся рядом с Русиком, так, чтобы видеть вход. Он любил смотреть в этот прямоугольник, в котором чётко, как в кадре на секунду, возникали прогуливающиеся или спешащие люди, оттуда мимоходом резко залетали обрывки фраз, смех, немудрёные словечки, а потом фигуры людей расплывались в прозрачной плёночной стене, как будто их уносила река...
– Ну, что? – улыбнулся Русик, – говоришь, в мечети спасли твою задницу?
– Не только её... Ты лучше скажи мне: чемодан для меня нашёл?
– Обижаешь, начальник... уже в багажнике лежит!
– Ну ты бог!
–Тебе виднее... Ладно, Руфус, давай отметим твой улёт. С утра мне везти тебя в Бина, утром отметить не успеем.
– Эх, Русик! Что отмечать?! Мне ничего не хочется, – Руфат после целого дня нервотрёпки вдруг почувствовал, как на него навалилась усталость...
– Хочу просто так сидеть и смотреть вон туда, – и он пальцем в воздухе очертил вход. – Хочу смотреть, как течёт там жизнь...
– Как течёт «ТАМ» жизнь, ты увидишь завтра, – выделив слово «там», прервал его Русик, – а сегодня я должен с тобой попрощаться. Чует моё сердце, что ты летишь с концами. Не век же тебе сидеть здесь без дела – мать напрягать...
– И это говоришь мне ты?! – вспылил Руфат. – Вы, все мои друзья, сидите в кабинетах, меняете тачки через день...
– Да, мы это делаем, – ёрничая, Русик попытался перевести всё в шутку, но куда там! Руфат сбоку в упор уставился на Русика: лысая блестящая голова, гладко выбритое лицо с жёсткой полосой рыжих, коротко остриженных усов – Руфат зацепился взглядом за эти усы, больше зацепиться было не за что, и его понесло:
– ...да, меняете через день, встречаете Новый год на Канарах, а ещё у тебя жена и трое детей!
– Вот спасибо, что напомнил! – вставил Русик, недовольно прищурив глаз. – А я собирался отдохнуть... ладно, уговорил – жену, так и быть, отдам тебе...
Руфату стало смешно, и он неожиданно коротко закончил:
– А мне, идиоту, никто из вас не хочет помочь! Давай выпьем с горя!
Руфат оглянулся и состроил глазки официантке. Она ответила улыбкой и, кокетливо поигрывая подносом, подошла.
– Ну что, цветочек мой? Меня нет – и слова ласкового сказать некому? Вон, одни интуристы вокруг!
Действительно, за столиками сидели всё больше иностранцы, и с ними кое-где попадались чернявые девушки, не сказать красивые, но говорящие по-английски. Эти девушки, почти все, были в очках, сидели с ровными спинами, и вообще, чувствовалось, что они как-то отмежёваны от тех, которые мелькали в прямоугольнике входа и которыми обычно любовался Руфат. Летом он допоздна сидел в этой пиццерии, с которой снимали плёночное покрытие, и в компании молоденьких девочек наслаждался рекой жизни, текущей по площади вдоль освещённой, как ярмарочная карусель, терраски.
– Чудо моё! Принеси, пожалуйста, два фужера красного сухого и жареный миндаль.
– Слушаю и повинуюсь!
– Слышишь, Русик? Это я её научил!
Руфат приподнял уголок её фартучка, поцеловал его и прорычал вслед:
– О! Моя Дульцинея Тобосская!..
Русик рассмеялся:
– Руфус, ты совсем не меняешься, дурья ты башка, с тобою всегда легко!.. Но жизнь – не одиннадцатый «а» класс. Пойми, серьёзнее надо быть... Ну, сам посуди, какой из тебя чиновник? Ты же в кабинете не высидишь!
– Я нигде не высиживаю, высиживают другие – я кавказский орёл! Давай лучше выпьем за лето, которое придёт и разденет женщин, – Руфат взял фужер в ладонь, как чашу, – за наше лето, когда днём царят зной и кеманча в чайхане, а в сиреневых сумерках – загорелые женщины с глазами пантер.
– Красиво говоришь, обалдуй!
– Ха-ха-ха! Это не мои слова, это сказал один мой знакомый поэт, с которым мы позавчера здесь сидели... О! Сейчас я тебе прочту, как он подписал мне свою книжечку. Слушай:
«Мой друг, бакинец, питерский Руфат!
И денди он, и дерзкий хват!
Когда свершает променад,
Всех женщин бьёт озноб:
«Торговую» руфатит...
Он «Башню Девичью» покроет –
Коль накатит...»
Как тебе? Мне очень нравится это – «Торговую руфатит...»
– Да, хорошо быть поэтом... – задумчиво протянул Русик.
– Особенно когда деньги есть, – так же мечтательно добавил Руфат. Они взглянули друг на друга и расхохотались. Потом чокнулись: «Ну, за женщин!..»
Несколько алых, как кровь, капелек «Саперави» капнуло на стол...
– Хорошо, брательник, теперь прямо скажи мне: чего ты летишь?
Руфат откинулся в кресле и запрокинул голову – свет маленького прожектора ударил ему по глазам, Руфат закрыл их, но свет ещё стоял в глазах... потом стал таять, потом на его месте возникло тёмное пятно, как будто обведённое тушью... а потом исчезло всё...
Руфат качнулся вперёд и выдохнул:
– От пустоты, Русик, от пустоты... А впрочем, почему бы мне не лететь – я же историк, уж мне-то армяне мозги не заморочат. Летят ещё два гянджинца – я не знаю их, и ещё один гениальный мальчишка из Баку – студент. Вдвоём с ним, я думаю, мы вздрючим всех...
– Конечно, дорогой, кто же вздрючит лучше тебя?
– Нет, правда, Русик, кроме шуток, я... – Руфат оглянулся вслед статной, как лошадка, блондинке, которая шла к дверям ресторанчика, и увидел, что официантка, стоящая у дверей, знаками спрашивает его: не мог бы он подойти на минутку?
Руфат бросил Русику:
– Я сейчас... – и, довольный, поспешил на зов. У дверей он догнал блондинку.
– Эта дверь очень тугая, – сказал он ей таким интимным тоном, как будто назначал свидание, – разрешите, я помогу.
Он взялся за толстый деревянный поручень, но не очень спешил открыть. Она с удивлением посмотрела на него.
– Нет, нет! Для красивых женщин не бывает закрытых дверей, – сказал Руфат и распахнул дверь. – Пожалуйста!
Она молча кивнула ему и прошла. Руфат ещё сквозь стекло продолжал наблюдать, как она прошла в глубину зала, где сидела большая компания, и как несколько мужчин вскочили со своих мест…
«Ну что ж, бывает и так, бывает и так», – мысленно успокаивал себя Руфат.
– Руфат, вы извините меня, пожалуйста… с вами за столиком сидит тот самый Рустам муаллим?– улышал он смущённый голос официантки.
– Не знаю, тот самый или нет, но Рустам – точно. А что?
– Там вот, в ресторане, один дядечка, – она скосила глаза на витрину, – сидит у самого стекла… он сказал, что ему очень нужно познакомиться с Рустам муаллимом, он сказал, что очень щедро отблагодарит…
– Ты передай, пожалуйста, дядечке: сегодня я не торгую – у меня выходной день. А тебя, если хочешь, познакомлю, – Руфат игриво понизил голос.
Официантка смущённо хихикнула…
Руфат вернулся к столику, бросил миндалинку в рот и стал ею хрустеть.
– Ну, что? Блондинка – в кармане? И чёрный «кадиллак» в придачу? – спросил Русик.
Руфат поперхнулся, закашлялся, махнул рукой и сказал:
– Ни того, ни другого.
И опять ему стало грустно, и опять он почувствовал усталость...
– Ты знаешь, Русик, – это всегда так… чтобы зацепить одну, жужжать надо вокруг десятка…
Русик всегда с удовольствием слушал эти простые сентенции Руфата, потому что он , Русик , всегда, что имел, имел за деньги. Он был умён и не обманывал себя. А за Руфатом шла сладкая скандальная слава Дон Жуана, и все друзья слушали его с упоением, потому что он как бы распахивал им дверь в мир приключений, порой опасных...
– Слушай, может быть, тебе уже пора влюбиться? И женишься, а? – Русик сам удивился глупости, которую сморозил.
– Я всегда влюбляюсь.
– Нет, я имею в виду совсем.
– О! Это было всего один раз, и очень давно… Ей было шестнадцать! Она со своим знаменитым отцом приехала на лето в Питер. Я с её братом учился в университете, – говоря это, Руфат за руку остановил проходившую мимо официантку.
– Девочка моя, возбуди меня… – он волооко посмотрел на неё.
– Ой!..
– Принеси, пожалуйста, крепкий, горячий кофе... Два кофе!
– Ой! Руфат! C вами не соскучишься! – она резво побежала и успела уже на ходу что-то передать другой девочке, потому что – Руфат это видел – та рассмеялась и посмотрела в его сторону.
Кофе был горячий и крепкий, но кислил. Почему-то в любом растворимом кофе Руфат улавливал этот привкус. А воспоминания, которые он всколыхнул в себе, всегда вызывали горечь в душе, правда, эта горечь была какая-то сладкая... Он пил её всегда по капельке, выпадая из реального времени...
Память уносила его на Невский... На Невском в то лето жила Она! В этом утраченном времени краски всегда были яркими, как праздничные шары на весеннем солнце. Вспоминались разные разности, но два фрагмента в этом потоке вспоминались всегда: вот она с братом и он – в пивной на углу Невского... У них в руках тяжёлые гранёные кружки золотистого пива с шипящей шапкой пены... она окунается в пиво, держа кружку двумя руками... и вот уже пена шипит у неё на кончике носа и на губах, и вся она искрится смехом! Конечно же, для неё всё это – инициация взросления и свободы! Ну, в самом деле! Разве могла бы она позволить себе это в Баку?
А заканчивалась «лента» всегда одним и тем же: он без звонка вбегает к ним. Она в доме одна. Она только что из ванной, и на ней белый шёлковый халатик на голое тело. На тёмном столе в хрустале сияет роскошный букет из золотых шаров. Она, не смущаясь, берет его за руку и усаживает на диване. Он посмотрел на неё – и перестал соображать. Чтобы выиграть время, он вскочил, запустил голову в букет и, по-дурацки, с шумом потянул воздух... Она сказала: «Они пахнут свежестью, как я... вот, понюхай...», и протянула ему ладошку... Он машинально ткнулся носом, он собирался послушно вдохнуть, но ладошка ловко соскользнула. Ладошка горячая и благоуханная, как летний дождь, накрыла его губы – поцелуй вспыхнул сам собой и золотистыми искрами пробежал по её руке... пространство и время перестали быть – Её глаза и Его глаза – и одно сердце на двоих, которое колотилось в четыре раза быстрее... А дальше... Двадцать лет прошло, но Руфат не мог простить себе того, что случилось дальше...
– Алё, Руфус! Ты куда улетел? – Русик ткнул его коленкой под столом.
Руфат очнулся! Он увидел своё деформированное отражение в чашке кофе.
– Вот урод! – усмехнулся он.
– Не понял?
– Это я о себе. Ты, наоборот – молодец! Вовремя меня вернул.
– Это что? Я тебя из Ленинграда достал? Да... вижу, дело серьёзное...
– Я дебил! Я – дурак на букву «М»! Идиот проклятый! Я...я... Русик! Она была в моих руках! Одно движение – она была бы у меня за пазухой! Не могу простить себе!.. И по-азербайджански толком не говорю, а менталитет по башке шарахнул: ну, как же – её отец с таким уважением принимает меня; её брат – мой брат! Всё надо делать по закону!.. К чертям собачьим!.. При чём здесь всё это, когда любишь?! Да... молодой был... дурак был... Русик, я соскочил – сказал, что зачётку в классе забыл... Какой класс?! Какая зачётка?! Каникулы ведь!..
– Ну, хорошо. А по закону что?
– А ничего. Встретились мы с ней на следующий день на мостике над каналом. Я сделал ей предложение. Она слушала меня так, будто заговорил на незнакомом языке. Я вначале даже подумал, что до неё не дошло, что я сказал. Потом посмотрела на меня холодно, абсолютно чужим взглядом... а потом она вдруг засмеялась и сказала:
– Ну что за ерунда! Я ведь ещё совсем маленькая и вообще ты не в моём вкусе...
У меня тогда пронеслось в голове: «...Вот, Руфат, теперь иди и повесься». Я посмотрел вниз, на воду, и увидел своё лицо... оно прыгало на воде и корчило мне рожи, как сейчас в чашке кофе... Я полгода пьянствовал, не мог в себя прийти, чуть из института не вылетел... Знаешь, Русик, может быть, именно после этого у меня принцип пошёл: есть касание – идёт захват...
– Ладно, Руфус, идём, немного пройдёмся – и по домам. Надо выспаться.
Они вышли, поёживаясь, было прохладно. Гуляющих почти не было. Редкие прохожие проносились, как ночные птицы. На бетонном барьере фонтана, похожего на большое серое корыто, сидела окаменевшая в поцелуе парочка.
– Руфат, ты куда? Я оставил машину у ЦУМа, пройдёмся через сад и поедем.
– Нет, надо зайти в подвал, они ещё работают, у меня закончились сигареты.
Подвал со сводчатыми потолками, как восточная баня, был уже почти пуст, поэтому шаги Руфата и Русика ощутимо потревожили тишину. Продавщицы в лихорадке предзакрытия угрюмо косились на вошедших. Кто-то крикнул из глубины магазинчика: «Ay Ququş, vaxtdır, qapını bağla!». Руфат не успел дойти ещё до табачного отдела, он был в центре зала, когда столкнулся с двумя девушками. Одна из них, большегрудая, на коротких ножках, доходившая ему – Руфат сказал бы, до чего, – подпрыгнула на месте и завопила:
– Негодяй, подлец! Ты что?! Преследуешь меня?! Слушай, скотина, – тут она стала подпрыгивать и колотить его кулачками в грудь, – если ты ещё раз попадёшься мне на глаза, я штаны с тебя спущу!
Руфат стоял, как гладиатор, на которого напал злой карлик. Продавщицы за прилавками по периметру, как пантеры в цирке, втягивали ноздрями адреналин. Русик зацепил под руку оторопевшего Руфата и увёл.
Какое-то время они шли молча. Неожиданно Русик рассмеялся, вспомнив прыгающую большегрудую девушку на коротких ножках, словно заводной воробей из его детства. Он посмотрел на Руфата и сказал:
– Всё-всё... это я о своём, о девичьем, – и добавил, – ну, и что же это было?
– Познакомился с ней в гостях. Было поздно, меня попросили её проводить. Она зазвала меня на чашку кофе. Слава моя тебе известна, поэтому женщины чувствуют себя со мной раскрепощённо: раз – и на матрас. Она разделась, а я слинял.
– Руфус! Быть не может!
– Может! Есть вещи, которые мгновенно останавливают любовь.
– Неужели у неё была бубонная чума?
– Нет. С ней как раз было всё о’ кей. Это у меня... умоляю не смейся... начался понос...
Русик сложился от смеха так, как будто ему попали между ног.
– Да, в гостях было всё так вкусно... Видно, я объелся... Ну, она простить не может – теперь делает вид: ах, я не такая, я жду трамвая...
Русик вытер слёзы и сказал:
– Я понял: жеребца надо держать впроголодь!
Ещё поворот, и с холма открылся вид на аэродром в Бина. Солнце уже взошло, и серебристые самолётики вдали, у ангаров, блестели, как игрушки. Дорога побежала вниз, последний поворот налево и потом по прямой: как взлётно-посадочная полоса, до самого здания аэропорта. Припарковались на бетонке, вылезли из «джипа». Небо было чистое, голубое, и свежий ветерок порывами приносил лёгкий запах керосина. Русик потянулся, глубоко вздохнул и сказал:
– Ах!.. Люблю я этот запах далёких странствий...
– Может быть, полетишь со мной? У тебя же диппаспорт.
– Ага... а департаментом Хлестаков управлять будет, да?
В аэропорту было малолюдно. Они прошли в бар выпить чаю. В аэропорту, как и на вокзале, всегда очень странное ощущение времени: с одной стороны, ожидание рейса заставляет относиться к нему более чем серьёзно, а с другой, это время кажется каким-то подсобным, промежуточным, ненастоящим. Вот до аэропорта было время полноценной жизни, и после прилёта побежит его реальный отсчёт, а сейчас, в аэропорту... как гонщик «Формулы-1», нетерпеливо залетаешь в бокс, выпадая из гонки на неколько секунд, чтобы сменить резину, а уж потом опять – вперёд, знай, дави на педаль!
Чай принесли в тяжёлых керамических белых чашках. Красный с золотистым отливом чай отозвался ароматным паром, когда Русик и Руфат бросили в него тонкие блестящие дольки лимона. Сейчас, с утра, тем более зимой, это было особенно приятно. Отхлебнули по глотку.
– Ну скажи, Русик, почему мне ничего не хочется?
– Почему, почему... девочек рядом нет, вот и не хочется...
– Нет, серьёзно... наверно, потому что я стал неудачник какой-то! Вот, я рылся в бумагах разных, выискал, когда лучше всего отмечать День нашего города – есть же, скажем, День Москвы, Тбилиси и т.д., разработал сценарий праздника – носился с этим проектом, в ножки всем кланялся. Все говорят: «Это интересно». Но пока – тишина...
– А тебе что обломится с проекта? Ты что хочешь наварить?
– Русик, клянусь мамой, я уже ничего не жду. С начала независимости народ состояния сколотил, а я как сосал лапу, так и сосу. Ну, не липнут ко мне «зелёные»! Да пусть ничего не обломится... я хочу попасть в струю, хочу делать что-то. Вернусь, опять начну...
– Вернёшься?
– Русик, ты достал меня. Что ты меня провоцируешь?!
– Я тебя прощупываю...
– Ну, пощупай здесь! – вспылил Руфат.
– Ладно-ладно, не психуй. Я действительно не знаю, что тебе посоветовать...
В бар вошли два высоких мосластых иностранца с встревоженными лицами, чувствовалось, что они причастны к каким-то важным делам. Между ними болтался, как дитя, заметно уступая в росте, полноватый мужчина. Его пальцы были густо покрыты чёрными волосами, и из этих зарослей хитро посверкивал золотой перстень. Он был в дублёнке, местами лоснящейся от грязи, в туфлях под крокодилью кожу, а верхнюю губу его окаймляла тонкая ниточка усов, делая рот совершенно бесформенным.
На плечи Руфата сзади легли чьи-то ухоженные женские руки, его голову накрыло облачком аромата Chanel №5, он почувствовал лёгкий «чмок» на виске и услышал:
–Руфатик, здравствуй, родной! Как я рада тебя видеть!
Руфат вскочил, и они поцеловались.
– Севка, ты что, летишь, встречаешь? – спросил он.
– Я лечу с ними. – Она показала в сторону вошедшей группки. Иностранцы всё что-то возбуждённо обсуждали, а «местный кадр» озадаченно поглаживал с затылка на лоб шапку волос, прикипевшую, как лишайник, к голове. Они так и не присели, покрутились-покрутились и пошли к выходу.
– Я перевожу, в прямом и переносном смысле, того «страдальца» – он получил убежище в Голландии.
– Ого! Диссидент?!
– Нет-нет... Ты летишь? Тогда в самолёте поговорим, – и, понизив голос, спросила: – Надеюсь, ты в прежней ориентации, тебя ещё не охмурила голландская любовь?
– Нет, меня охмуряет исключительно планетарная...
– Ах ты, Исусик мой родной... Ладно, мне пора... нам нужно ещё пристроить его Гюльбаджи...
Руфат с блаженной улыбкой вернулся к столу.
– Ну, Руфат, ты змей! – сказал Русик. У него была лёгкая оскомина оттого, что они вообще не обратили на него внимания.
– Ты чего?..
– Да нет, ничего. Просто удивляюсь: такое впечатление, что у тебя под каждым кустом знакомая женщина...
– Ну, зачем же так грубо? «Под каждым кустом»... ха-ха! Хотя с Севкой один раз у нас именно так и было... она же, знаешь какая? Она – взрыв! Говорит вдруг: “Хочу здесь и сейчас”. А сидели мы в белом здоровенном «Мерсе», который я тогда «угнал» на вечер у своего дядьки... Я загнал «Мерс» в кусты – он белый, гад, издалека виден... и, конечно, к нам прицепились менты. Подвалили, я им говорю: «Ребята... даже змея человека не кусает, когда он... воду пьёт...». Они говорят: «Но ты же не воду пьёшь... у тебя вон какая машина...». В общем, поторговались, пришлось заплатить... Но ребята хорошие попались, сказали: «Будь спокоен, мы тебя посторожим». Я потом, когда проезжал мимо них, всегда бибикал...
К рейсу стал прибывать народ. Руфат увидел, как в очередь на «обыскаловку» встали его гянджинцы и «гениальный мальчишка» с гитарой и губной гармошкой в оригинальной держалке у губ. Это вызвало оживление в скучном течении досмотра, и «по заявкам» таможенников началось что-то вроде мини-концерта.
– А вот и моя гвардия подошла, – с гордостью сказал Руфат. По тону чувствовалось: вона мы какие!
– Руфат, не люблю долгие проводы... Сегодня воскресенье – поеду-ка я отсюда прямо на дачу...
Они встали. Руфат потянулся целоваться, но Русик его придержал:
– Ты что? Перед Голландией потренироваться захотел?.. Не люблю, когда мужики лижутся. Счастливо тебе! Не подкачай! – и они крепко пожали друг другу руки.
...В самолёте, когда облака остались уже внизу, и солнце, несмотря на зиму, вынуждено было монотонно сиять в синеве, и столбы света вошли в иллюминаторы, Руфата разморило. Он закрыл шторку, и в полумраке почему-то сразу же отчётливей услышал урчание моторов. Руфат зевнул, достал из кармашка переднего кресла чёрную повязку для глаз и откинул спинку кресла в полулежачее положение.
После ночных сборов и утренней суеты в аэропорту и душе, и телу так хотелось комфорта, хотелось раствориться в чём-нибудь таком, как реклама летнего отдыха на островах. Но, может быть, именно после регистрации и проверок в аэропорту, после мельтешения различных мундиров и пытливых вглядываний таможенников, Руфату в голову стали лезть воспоминания о развале Союза, о вводе войск в Баку... вспомнилось двадцатое января: он у Русика дома, на душе у них тревожно – за окном сумерки, зимой рано темнеет... в комнату входит мать Русика, она вся дёрганая, взвинченно говорит: «...Ну, где он, спрашивается! В городе так неспокойно, а этого маленького негодяя нет дома... пойдите найдите его, он же школьник – попадёт в беду!»...
В городе пустынно и напряжённо, как в фильмах Хичкока... одиночки пролетали, как летучие мыши, скрываясь в боковых улицах... из-за поворота вдруг появлялись группки людей, и тогда в тишине вспыхивало шумное дыхание и шарканье шагов... эти группки спешили на площади и магистральные улицы, где возводились баррикады... Удивительным было то, что транспорт работал лучше, чем в другие дни – почти пустой, он ездил по опустевшему городу.
Уже ночью они с Русиком спустились по кривой улочке, сбоку от ЦК партии, к филармонии и попали в огромную толпу, запрудившую всё пространство перед ЦК и часть брусчатки, спускающейся к бульвару. Они стали говорить, что надо расходиться, потому что в других местах прорвались танки и идёт стрельба... их обозвали провокаторами, собирались уже разделаться, но из подъехавшего «жигулёнка» выскочил парень с окровавленной дублёнкой в руках, он крикнул: «Они говорят правду, это дублёнка моего товарища!»... их отпустили...
У самой баррикады на уровне входа в филармонию они, наконец, увидели с флагом в руках того, кого искали... этому знаменосцу Русик сразу же дал по шее и сказал: «Мать, наверное, уже с ума сошла!.. идиот!.. что здесь делать девятикласснику?!»... Толпа заурчала и пошла на Русика... Русик крикнул: «это, мой брат!»... Вu ayrı məsələ: böyük-kiçik var, axı... имеет право...
Метрах в десяти перед филармонией улицу перегораживали «КамАЗы», но снизу, по брусчатке, стал подниматься зачем-то ещё и автобус. Подбираясь к «Камазам» и маневрируя среди людей, он задел телефонную будку на противоположной стороне – старая такая, красивая, похожая на английские, будка упала, посыпались стёкла... как жаль...
Со стороны Баксовета подкатили БТэРы, из них высыпали солдаты и разбежались в линию в пятидесяти метрах от «Камазов». В толпе кто-то отдал распоряжение встать живым щитом перед «Камазами».
Народ весь чернявый, одетый больше в чёрное, низкорослый, доставал ему в лучшем случае до плеча, а он в белом плаще и лыжной шапочке с помпоном был виден отовсюду и сделался естественным лидером. Он был по центру, и плотно, плечо к плечу, по сторонам от него теснился народ...
Вдруг кто-то крикнул, что сейчас пойдут танки и... некоторые мужчины побежали, а женщины остались стоять – это он хорошо запомнил... он ещё точно помнил, что у него не было страха... была злоба – ни к кому и ни к чему – просто злоба... на улице всё замерло... ни туда, ни сюда...тишина...
...Он пошёл к солдатам, за ним увязался какой-то корявый недомерок в пиджаке и шарфе...
«...ребята, я сам из Ленинграда, я всё понимаю... ребята, не стреляйте, здесь женщины, дети...», корявый тип неожиданно вывернулся вперёд, выставил руку в лицо офицеру и заговорил: «... ты зачем сюда пиришёл? Уходи! Я твой мама е...», офицер передёрнул затвор пистолета... (триллер!) надо было унять выскочку, но как?! Наконец, он поймал в воздухе эту вертлявую руку, изо всей силы сжал пальцы, и тот присел и отвалился за спину...
« Дайте мне слово офицера, что вы не будете стрелять...»... «Не знаю... В других местах мы попадали под обстрел... Не знаю»...
«Это, наверное, были провокаторы. Здесь таких нет. Честное слово, здесь нет оружия... здесь только люди»... «Хорошо... посмотрим»...
Он вернулся к баррикаде... корявый, как ординарец, не отставал от него и по ходу говорил толпе: «Национальный oğlan du!»... Ой! Как же он злил его!..
«Ну, что?!»... «Обещали не стрелять...», но это никого не успокоило... между солдатами и баррикадой установилось пространство тишины... тишины, которая дышала... ждать становилось невыносимо, и тогда он неожиданно для самого себя взметнул руку вверх и тихо, неуверенно выкрикнул – причём голос его дал петуха – Азадлыг! – И люди поняли, что сейчас вроде бы так надо, и начали тихо, а потом всё громче скандировать: А-зад-лыг... а-зад-лыг!.. А-ЗАД-ЛЫГ!!!
Он посмотрел по сторонам и увидел, что откуда-то появились наши менты, много ментов – то ли из здания ЦК, то ли из ближних домов... но это всё равно, он понял: раз появились менты, значит, на каком-то высоком уровне принято решение – рядом с ЦКа партии не стрелять... не стрелять... не стре... и Руфат провалился в счастливый благодатный сон...
Что-то защекотало в носу – Руфат чихнул, – щекотка поползла по щеке, приближаясь к уху... Руфат испугался, что что-то заползёт в ухо, сорвал повязку и увидел перед своим носом трубочку от коктейля, дальше шла рука, а ещё дальше – Севка, которая склонилась, чтобы достать его, опираясь о спинку ближнего к проходу кресла.
– Соня моя, мы скоро уже прилетим, а ты всё спишь и спишь... Идём покурим.
Руфат, как Кингконг, постучал себя в грудь и радостно поднялся. В хвосте самолёта почти никого не было! Руфат удручённо сказал:
– Чушка я! Ну посмотри, я мог бы спать здесь, как король.
–По-моему, ты и там хорошо выспался. Я несколько раз подходила – ты спал, как младенец.
–Ладно! Хватит зубы заговаривать! Давай, рассказывай, что за «живой товар» везёшь...
– О-о-о! Какой нетерпеливый... Сначала дай девушке прикурить...
Она видела, что Руфат заинтригован, и специально медлила. Глубоко и с удовольствием затянулась, сигарета ярко вспыхнула, и вспыхнули чёртики в её глазах...
– Ну!
– А вот без всяких «ну»! То, что мы везём, – это не человек! Это – бомба! – Она опять затянулась и выпустила колечко дыма...
– Ну же!
– Нет. Теперь поцелуй в щёчку... Молодец. И скажи: «Севочка, прости, что давно не звонил».
– Прости-прости-прости!..
– ???
– Хорошо: Севочка, прости, что... Севка, не зли меня – говори!
– Ты помнишь, что творилось в университетах, когда в Дании стали ломать заброшенный дом, где бомжевала наркота со всей Европы?
– Да... жгли всё, машины крушили...
– А тут может быть и покруче... если не примут закон... правительство может рухнуть... парламент погореть...
– А беженец наш причём?!
– Ого! Он – джокер в рукаве парламенской фракции... Здесь полно людей, которые считают, что их страна отстала от Англии, когда англиканская церковь освятила брак Элтона Джона с этим... как его?.. Короче, эти люди жаждут реванша – они хотят, чтобы Голландия пошла дальше...
– Куда же дальше?!.
– Вот то-то! Ты грамотей питерский, а не знаешь... А наш землячок на кедабекскую картошку похож – а целой европейской стране дал шанс! Сейчас там всё бурлит: статьи, референдум готовится...
– Господа, я прошу вас сесть и пристегнуться. Наш самолёт идёт на посадку, – стюардесса мило улыбнулась, прошла в самый конец салона и села там.
Руфат, который обычно заранее улыбался стюардессам, впервые опоздал улыбнуться в ответ. Он быстренько запихнул Севку в кресло и плюхнулся рядышком.
– Ну, давай-давай, раскручивай скорей... чем же мы можем помочь стране Голландии? Кто он такой, наш скромный герой?!
– Он – зоофил...
– ?!
– Живёт с козой. Её зовут Гюльбаджи. Она летит сейчас в грузовом отсеке. Его зовут Дуруш, и он хочет, чтобы у них всё было по закону...
– По какому закону?!
– Ушлые адвокаты – ты видел их в баре – составили ему обращение к голландскому парламенту... там говорится, что зверьё – это наши меньшие братья, и они тоже имеют право на законное семейное счастье. И далее, что он, Дуруш, находясь в отчаянном положении, верит, что голландский народ поймёт и поддержит его обращение к законодателям. А в идеале он, Дуруш, мечтал бы ещё и освятить брак процедурой церковного венчанья!.. Во как!..
Руфат, который был неостановим в речах, особенно с женщинами, впервые не мог найти слов. Он сидел, переваривая услышанное... Наконец, его лицо осенила недоверчивая улыбка, и он выдавил из себя:
– Сев, а Сев, а ты не разводишь меня?
– В аэропорту увидишь.
На аэродроме, у трапа самолета собралось пол-Европы корреспондентов. Когда Дуруш и его свита вышли из «Боинга», вспышки фотокамер произвели залп. Дуруш взметнул в приветствии руку и широко улыбнулся – с земли поднялся новый залп, и часть корреспондентов побежала ближе к подбрюшию самолёта. Оттуда как раз выгружали деревянный ящик с дверцей из проволочной сетки.
Корреспонденты попросили поснимать Гюдьбаджи на воле. Когда она вышла из тёмного ящика, вспышки ослепили её, и она остановилась, как вкопанная. Хроникёры очень хотели заснять её в движении, но она стояла, как статуэтка на изящных копытцах. Вокруг были незнакомые запахи и чужие люди, которые стреляли светом. От страха её знобило, и чёрный блестящий зрачок отчаянно пульсировал. Но вдруг она услышала:
«Чик-кала, чик-кала!
Чик-кала, чик-кала!
Гюльбаджи, Гюльбаджи!
Араг ичме, ич джиджа!»...
Пение сопровождалось прищёлкиванием пальцами... Ну, конечно, это был он... Это пел его родной голос, знакомый ей с рождения!.. И она безоглядно, на звук, бросилась к своему любимому. Она встала на задние копытца, а передние положила ему на плечи, и он обнял её. Это была такая встреча, что пожилая бельгийская журналистка прослезилась!.. Дуруш тоже был взволнован... отовсюду к нему тянулись микрофоны, и, почувствовав, что вокруг одни иностранцы, он почему-то по-русски сказал:
– Я очень лублю ему! – и поцеловал её в розовый нежный нос...
Делегацию НПОшников встречали координатор проекта и шофёр автобуса. Из Амстердама их повезли в Гаагу, где располагались резиденция правительства и прочие организации.
Дорога была прекрасна, гянджинцы то и дело чем-нибудь бурно восхищались и обсуждали увиденное, «гениальный мальчишка» играл на гитаре и вместе с координатором напевал Стинга, шофёр прислушивался к ним. Один Руфат был погружен в себя. Его не оставляла мысль: ну, как же это может быть, чтобы я – высокий, красивый, умный, образованный – ничего толкового не мог вылепить из своей жизни, а этот деревенский прохиндей рискнул – и теперь вместе со своей козой пьёт шампанское, и их будет поить вся Европа, а там глядишь, и Америка... А я?.. неужели, я просто лох по жизни?..
Автобус остановился у “Hostel”а – это что-то вроде студенческой общаги. Напротив, начиналась улица «Красных фонарей».
«Обалдеть! Кажется, круг опять замыкается?!.»,- подумал Руфат.
Азербайджанская делегация приехала последней, поэтому оказалась в центре внимания всего сбора. Особенно радовались грузины и голландцы или, по крайней мере, шумели громче. После расселения делегации к вечеру состоялась официальная церемония открытия, а потом – фуршет! Было весело! Молодняк валял дурака. Те, что постарше, разбившись на группки, стояли с фужерами в руках и переговаривались. Руфат начал было кадрить стройненькую грузинку, но один из ребят его перебил:
– Батоно Руфат! Я, конечно, извиняюсь, но рядом с этой «грузинской газелью», как ты изволил сказать, стоит её родной муж – настоящий грузинский барс – они только что поженились перед поездкой в Голландию.
– Поздравляю, брат! Ты меня опередил... меня все опережают! – вздохнул Руфат, и дело кончилось общим смехом.
Руфат взял бутылку вина, стал разливать по фужерам – надо же выпить за здоровье молодых! От армянской делегации откололась эффектная женщина, лет тридцати, в джинсовом костюме и прямиком направилась к ним.
– А мне? – сказала она, протягивая под руку Руфату свой фужер.
– Конечно, мадам. – Золотистая струя запела в фужере.
– Руфик-джан, ты не узнаёшь меня? – Она дерзко смотрела ему в лицо.
Он поднял на неё глаза и пролил вино. «Грузинский барс» ловко перехватил бутылку.
– Сильва!
– Ну, наконец! Узнал... Нет, ты не виноват. Я постарела, столько лет прошло... Когда я была молодая, – она повернулась к грузинам, – когда я шла по бакинским улицам – со мной асфальт разговаривал!..
Кто-то из грузин сказал:
– А сейчас бы он запел! – И они затянули какую-то грузинскую величальную!..
Руфат смотрел на неё, и ему вспоминалась шестнадцатилетняя девчонка, которая и тогда также смело смотрела в глаза мужчинам, отчего те ещё больше пускали слюни.
Сейчас все её формы налились, и она выглядела выпукло и блестяще, как мотоцикл «Ямаха».
– Руфик-джан, ты помнишь, как я тонула на Шихово, а ты меня спас?!
– Сильва, кончай! Я не знаю, кто из нас больше притворялся – ты, что тонешь, или я, что спасаю тебя! – Все рассмеялись, а Сильва добавила:
– Но моё спасение мы отмечали по-настоящему!
– Это – да!..
Две недели тренинга Руфат был очень востребован. Он очень старался быть другом всем и каждому и тем самым технично ускользал от попыток Сильвы поговорить с ним наедине.
За пару-тройку дней до финиша, вечерком в баре на первом этаже, Руфат стоял, как всегда, окружённый свитой. Появление Сильвы привлекло к себе внимание – она необычно оделась. Она вклинилась в сердцевину свиты. «Королю» некуда было деться. Она взяла его за руку, так, чтобы он смотрел ей прямо в глаза, и сказала:
– Ара, Руфик-джан! А тебе нравятся красивые армянские девушки?
– Я люблю красивых девушек вне национальности. И тебя тоже, Сильва-джан, только сильно по почкам не бей...
Грузины рассмеялись...
– Ну, зачем ты так говоришь, матах? Посмотри, у меня разные чулки... наверно, уже все догадались, что это я ради тебя надела один красный, один синий...
Он опустил глаза: короткая юбочка в обтяжку, а ниже – действительно красный, синий...
– Ну ты армянская приколистка!..
– Не только. Я ещё террористка. Я хочу заставить тебя выйти погулять по ночной Гааге, чтобы ты присмотрел за мной, а то вдруг я что-нибудь взорву...
– Да, Гаага сильно рискует – надо идти! Идём гулять?! – Руфат бросил клич народу и кивнул в сторону улицы.
– Да, идём, идём гулять! Только сейчас ми ещё немного випьем и пойдём гулять! – подхватили два обкуренных грузина, и к табуну примкнули такие же «хорошие» – голландец и американец.
Гуляли весело – ухахатывались...
Руфат сказал Сильве:
– Видишь, как им хорошо в Гааге? Ещё лучше им могло быть только в Ташкенте1... Им хорошо, а нам плохо... почему? Сильва!
– Потому что у них есть время, а у нас его уже нет.
Компания шла, попивая пиво, по тёмной брусчатке, вдоль блестящих трамвайных путей. Из-за угла, тренькая, выкатился трамвайчик и встал на остановке. Он был совершенно пуст. Вернее, он был полон золотистого света и сиял, как ковчег, в котором исполняются мечты. Каха сказал:
– Гиви, я хочу домой.
– Каха, я тоже хочу... – сказал Гиви. И, не договариваясь, оба заскочили в трамвай... Свет тронулся – растерянные американец и голландец бросились вдогонку... Руфат и Сильва остались одни.
– Ну вот... а ты боялся...
Они не спеша пошли по тихим безлюдным улицам, мимо аккуратных домов, которые дышали, как оперная декорация.
– Сильва, ты клёвая бабца, и я ходок, ты это знаешь... Но в морозилке между нашими странами лежит война, и я не хочу делать вид, что там лежит рождественский гусь...
– Между нашими странами?!... Руфик-джан, красиво говоришь!.. Наши страны жили до нас и будут жить после... ты бы лучше подумал о нас...
– О нас?!... А мы что? Ромео и Джульетта? Да?!...
– Вот именно! Жизнь что?! Раз-два, и кончится! Давай прямо говорить, если мы здесь валяем дурака с «детским садом» – значит, мы оба в пролёте! – она бросила взгляд ему в лицо.
Он кивнул и подумал: «Вернее, глубоко в заднице»...
– Вот именно... – Сильва прочитала его мысли. – Я по-любому отсюда не вернусь. У меня есть варианты. Но вариант с тобой – это «Оскар»! Нас будут облизывать все! И пресса, и власти! Кино снимут! Руфик-джан, матах, только скажи «ДА»! – она говорила горячо и громко. Он молчал. В тишине слышны были их шаги и возбуждённое дыхание... Они вышли на улицу «Красных фонарей». Его молчание бесило её... не выдержав, она припечатала его спиной к витрине:
– Смотри, дурак ты такой!...
Руфат оглянулся, увидел за стеклом комнату, обитую красным шёлком, и негритянку с фиолетовыми, как ежевика, сосками...
– Да не туда! Сюда смотри!.. – она взяла его за подбородок и повернула к себе.
В руках у неё была газета.
– Ара, Руфик-джан, ну, посмотри же, твой земляк всю Голландию р.... поставил!
В газете была статья о приёме в загородной резиденции королевы и фотография королевы, Дуруша и козы на зелёном лугу...
Этот Дуруш сводил Руфата с ума. Если бы он мог взглядом сжечь газету, она бы вспыхнула... Руфат стиснул зубы, отвернулся к витрине и постучал по стеклу... Негритянка поднялась с грацией пантеры и открыла малюсенькое окошечко.
– Сколько? – (по-английски спросил Руфат).
– Пятьдесят гульденов.
Руфат пересчитал наличность – тринадцати гульденов не хватало...
– А за тридцать семь пойдёт?
– Пятьдесят, – и негритянка закрыла окошко.
– Руфик-джан, умоляю, скажи «ДА»!
От злости на свою беспомощность у Руфата в глазах стояли слёзы.
– Ну?! Что?! Что ты скажешь?!
– Ты же слышала. Мне нужно тринадцать гульденов.
|
|
