|
«Средь всего сущего на свете
самое слабое – человек…»
Ильяс Эфендиев
…затем Серый, опустив голову, снова продолжил свой путь; сучья иссохших кустарников терлись о его потрескавшиеся от безводья губы, нос – он впереди, а волчица позади, и, хотя она время от времени поглядывала на трусящих меж ней и Серым щенков, подмечая даже слабый трепет их ушей и хвостов, все же ее внимание было нацелено на Серого. Когда Серый останавливался, она тоже застывала на месте, едва заметная дрожь его хвоста, волос на ушах, загривке, на спине что-то говорила ей, подавала какой-то знак, и то, что она понимала, осмысляла, отражалось в выражении её глаз.
Серый почувствовал запах мочи, видимо, когда-то пробегавшего здесь молодого волка, сунув нос в корень иссохшего куста, обнюхал землю, затем и в нем самом, инстинктивно, родилось желание оставить в этих местах метку, повернувшись задом к кусту, он приподнял заднюю лапу, но, сколько ни тужился, ни капли мочи не пролилось на землю, иссохший от безводья мочевой пузырь отдался резью, а может, иное беспокойство болью пронзило его тело. Как бы там ни было, Серый сердито, недовольно огрызнулся, поднял голову, обнюхал воздух, затем, опустив голову, продолжил путь на Восток.
Волчица остановилась вместе с Серым, следя в пяти шагах еще больше запавшими в эти дни глазами за его движениями, затем тронулась в путь, проходя мимо иссохшего куста, она тоже почувствовала запах метки, оставленной когда-то молодым волком, но это не отвлекло ее – все ее внимание по-прежнему было только на Сером.
В те времена, когда Серый превратился в молодого, сильного зверя, и этот молодой и сильный зверь навсегда оставил родную стаю и логовище, где родился и вырос, покинул, чтобы обустроить свое логово и создать семью, в те времена, когда природа соединила его с волчицей, так вот в те самые времена большой участок земли, обретенный и всегда находящийся под его надзором, быть может, был самым лучшим в мире местом обитания волков, для его только-только сложившейся семьи, для новых поколений, что рождались, росли и покидали стаю. Плодородная земля, частые дожди, реки, сбегающие с заснеженных во все времена года гор, превратили эту территорию в любимую обитель джейранов, косуль и зайцев, и Серый, удачливый охотник – грозный и властный хозяин этой территории, уже который год вместе со своей волчицей растил подобных себе здоровых и сильных волков и выпускал их в природу.
На этой территории ничто не предвещало страшную засуху, вероятно, и Серый, и волчица (и обитающее тут зверье) прежде вообще ничего не ведали о засухе. Щенки позопрошлогоднего помета уже подросли, пришла пора и их ухода, но они остались в логове, ухаживая вместе с волчицей за только что родившимися щенятами, и как только те чуть подросли – это было начало осени – позапрошлогодние детеныши–молодые волки навсегда покинули логово Серого.
Страшная засуха началась именно в это время, шли дни, это бедствие иссушило кусты и деревья на всей их территории, ушла речная вода, потрескалась иссохшая земля, голод погнал стада копытных на Восток, навстречу воде, но покинувшие вслед им место своего обитания Серый и волчица из-за щенков припозднились, стада ушли далеко вперед, даже запах их не ощущался.
Уже который день Серый вместе со своей изнывающей от голода и жажды семьей – волчицей и двумя детенышами – двигался меж высохших деревьев и кустарников на Восток. Жажду они еще как-то подавляли, слизывая оставшийся на дне высохших речных прогалин протухший ил, но мяса не было совсем, и голод терзал, убивал их.
Серый иногда останавливался, клыками вырывал из земли корневища кустов и, если они еще не высохли окончательно, бросал их в сторону волчицы и щенят. Щенята поначалу жадно бросались к этим полувысохшим корневищам, но, обнюхав, будто ощутив брезгливость, отходили в сторону, волчица же обгладывала их, проглатывая сок, а жижу выплевывала на землю. Волчата бросались и к этой жиже, но, обнюхав и ее, снова отходили в сторону. Порой Серый и сам обгладывал вырванные из земли корни, но тогда он поворачивался спиной к волчице и волчатам, опустив хвост меж задних лап, будто не желая, чтобы волчица и волчата видели, как он жует эти полувысохшие корневища.
* * *
Щенки лежали между Серым и волчицей, прикрыв глаза, тонкая шкура их пустых брюх поднималась и опускалась в такт дыханию, и это приносило им дополнительную боль; детеныши слабо скулили и, вздрагивая, открывали глаза. Волчица лежала на боку, глядя дошедшими до отчаяния от этого мучительного похода на Восток глазами на Серого. А тот напряженно и обеспокоенно вглядывался вдаль, в сторону высохших зарослей. Там, за этими зарослями, таилось нечто подобное еле видимой тени, и Серый знал, что это «нечто», эта тень – голодный и одинокий шакал, который все это время бредет вслед за ними, выслеживая их. Инстинктивно Серый, наверное, знал и то, что тот голодный и одинокий шакал ждет смерти, гибели одного из членов его семьи; ждет, что, когда оставшиеся в живых уйдут, он набьет брюхо, насытится падалью.
Но мир волков имеет и свои законы.
И эти законы не могли нарушить ни эта страшная засуха, ни погоняющий их вперед голод…
У Серого не было сил, чтоб с прежней ловкостью стремительно броситься к зарослям, придушить затаившегося в них шакала, приволочь и накормить им волчицу и волчат, наверное, оттого он отвел глаза от иссохших зарослей, глянул на волчицу. До сих ничего не выражающий взгляд волчицы преобразился, и то, что говорил тот мгновенный взгляд, вероятно, понимал только Серый.
И снова продолжился голодный поход на Восток…
Поднималось и заходило солнце, и так вот продолжалось это мучимое голодом и жаждой движение…
Идущий впереди Серый остановился, навострил уши, волчица и детеныши, ощутив тревогу волка, застыв, тоже придержали шаг. Через какое-то время издали донеслись человеческие голоса.
Серый лег на землю, волчица тоже опустилась на задние лапы, осторожно подтолкнув хвостом к себе щенят. Человеческие голоса слышались все более отчетливо, наконец, меж высохших зарослей кустарника мелькнули тени нескольких людей.
У них было иное направление – они шли на Север.
Эти люди были геологами, естественно, и Серый, и волчица этого не знали, но и для Серого, и для волчицы было яснее-ясного: от этих людей не пахло порохом.
И Серый, и волчица улавливали запах пороха сразу же, мгновенно, знали, что этот устрашающий запах приводит к крови, и Серый, и выходившая с ним поохотиться волчица, затаившись, отслеживали этих людей, от которых пахло порохом. Всякий раз, услышав выстрелы, и Серый, и волчица замирали, встревоженно озирались, и тотчас ощущали доносящийся издали, будто принесенный внезапным и легким дуновением ветра запах крови, слышали даже далекие голоса и шорохи.
Дело в том, что среди охотников было немало людей неопытных, любителей, и часто их выстрелы не достигали цели или только ранили зверей. Такое порой случалось и с егерями – профессиональными охотниками. И Серый, и волчица тотчас чувствовали, понимали, что раненый зверь бежит, исходя кровью, разнося запах крови, и тогда и Серый, и волчица уже выслеживали не охотников, а обессиленную и ослабевшую от раны добычу – джейрана, косулю или кабана, набрасывались на них, перегрызали им горло. Подобное ожидало и горных козлов, вспугнутых выстрелами охотников, часто срывающихся с горных круч, ломая при этом ноги и хребты и тогда Серому, волчице и их волчатам снова доставалось парное, с еще не застывшей кровью мясо.
Но на сей раз от этих людей, идущих на Север, не пахло порохом, но даже если от них пахло бы порохом, Серому не хватило бы сил с прежней ловкостью выслеживать людей, от которых пахло порохом, догнать подбитую ими, стремящуюся оторваться от преследователей добычу. Видимо, Серый и сам сознавал это, так как в его глазах, устремленных в сторону людей, что шли на Север, было полное равнодушие, и волчица, конечно же, чувствовала это.
* * *
А голодному, изнурительному движению на Восток не было конца …
Серый внезапно остановился, уткнулся носом в землю, затем стал торопливо разгребать передними лапами землю. Остановились и волчица, и щенята, они тотчас почувствовали, что в этом торопливом разгребании есть нечто, связанное с пищей, и с еще большим чувством голода посмотрели на Серого – этого большого, но исхудавшего так, что выступали ребра – волка. Наконец, Серый вырвал из земли жука-бомбардира (и это тоже было чудом той страшной засухи) и резким движением головы отбросил его в сторону волчат, нетерпеливо ожидавших нечто съедобное. Упавший с жужжанием еще жук был способен двигаться, спастись, он так и хотел сделать – отползти, сохранить жизнь, но голод тотчас привел в чувство волчат, растерявшихся от этой малой добычи, один из них бросился вперед, схватил зубами всеми силами стремящегося в смятении и ужасе, издавая при этом зловонный запах, вырваться жука, и в тот же миг с хрустом раздавил и проглотил добычу. Второй щенок бросился на брата и запоздало хотел вырвать из его пасти жука, но, поняв, что рвение бессмысленно, заскулил слабым, изможденным голосом и прижался к ногам матери-волчицы.
Затем они снова продолжили свой мучительный ход…
Самым тяжким временем этого долгого и голодного движения на Восток – был полдень, и как только он наступал, Серый опускался на землю под тень какого-нибудь чахлого деревца, волчица и щенята тоже хотели бы отдохнуть, уснуть в этой тени, но чувство голода было многократно сильней желания отдохнуть, голод не давал им соснуть, и это было самое трудное и тяжкое испытание, время между голодной полудремой и голодной реальностью на пути на Восток, к добыче, к мясу.
И на сей раз опустившийся на передние лапы под скудную тень дикого орешника Серый со всегдашней внимательностью посмотрел в сторону, откуда они пришли; тени выслеживающего их шакала не было, но главное, Серый не чувствовал запаха шакала и это как будто принесло ему некоторое успокоение, его глаза заблестели, это был мгновенный блеск, но мать-волчица, лежащая на боку рядом с щенятами, тотчас уловила свет в глазах Серого, видимо, внутри нее родилась инстинктивная надежда, она приподняла морду, но та надежда тотчас погасла, как мгновенно погас блеск в глазах Серого. Волчица издала нечто подобное слабому урчанию, у нее не было сил зарычать, оскалиться, как прежде, и волчата, еще больше ощутив в этом урчании матери беспомощность, безысходность, испуганно прижались к высохшим соскам матери.
Серый посмотрел на волчат, казалось, его испытующий взгляд проверял, насколько ослабли, обессилели от голода щенята, а кто знает, быть может, обдумывая про себя что-то. В свою очередь волчица также испытующе глядела в глаза Серого, и было яснее ясного, что волчица обеспокоена, она что-то про себя урчит и словно мечется, лежа на земле.
Затем Серый отвел глаза от щенят.
***
Понемногу заходило солнце, чуть погодя стемнеет, и придет ночь. Серый, лежа на боку, полуоткрытыми глазами глядел на меркнущее солнце. И волчица-мать тоже лежала, закрыв глаза, склонив голову к животу, будто хотела согреть в этот сухой и тихий вечер прижавшихся к ней щенков.
Как правило, после появления очередного помета, когда солнце медленно заходило за горизонт, у ночного охотника Серого пробуждался особый инстинкт, он кружил по логову, выходил наружу, навострив уши и виляя хвостом, осматривая окрестность, какое-то время стоял неподвижно, не издавая ни звука, затем, осторожно ступая, исчезал в темной лесной чаще; исчезал, чтобы в полночь, а может, и в рассветную рань, приволочь ждущим его в логове волчице и щенятам, уже издали чувствующим его приближение и даже запах добычи, – свежего мяса, убитых им, еще не остывших джейранов, молодых кабанов или зайцев, – все зависело от щедрот той ночи.
Часто после сытого и покойного полуденного сна и волчица, и волчата начинали ощущать голод, щенята рыча, отталкивая друг друга, прижимались к соскам матери, но им, растущим день ото дня, уже не было достаточно материнского молока, в них поднимала голову жажда мяса, и как только Серый скрывался в ночи, и волчата, и волчица, тоже навострив уши, обнюхивая воздух, ждали его возвращения.
И в те времена, случалось, что та, облюбованная им территория вдруг как бы оскудевала, а порой добыча, которую часами выслеживал Серый, умудрялась ускользнуть, спастись, и тогда волк возвращался без мяса, угрюмый и раздраженный. Но отсутствие еды в пещере длилось недолго, часто, уже в следующую ночь, Серый умудрялся приволочь тушу очередного убитого им зверя.
До появления щенят волчица тоже выходила вместе с Серым на охоту, и совместная многолетняя жизнь родила меж ними такое соответствие, согласованность, что они чувствовали, понимали друг друга по мгновенному взгляду, по слабому шороху. Так бывало и во время охоты – они оба хорошо знали, что и как надо делать, но как только волчица ощенилась, Серый уходил на охоту один, а волчица оставалась с детенышами в логове.
Так было прежде.
А голодный путь на Восток никак не кончался…
И в тот вечер, накануне приближения ночи, Серый лежал на боку, устремив полузакрытые глаза в угасающее солнце, и внутри волка не рождалось, видимо, ничего, кроме безнадежного равнодушия. Серый, каждая клетка тела которого тоже была пронизана чувством голода, отвел глаза от угасающего солнца и снова посмотрел на волчат.
Серый в последнее время часто подобным образом смотрел на детенышей…
Эти щенки, на чью долю выпала страшная засуха, бредущие ради жизни вместе с Серым и волчицей на Восток, видимо, были последним пометом, который произвела на свет и желала вырастить вместе с Серым волчица, прежде чем щенки сами начнут самостоятельную жизнь, ибо и Серый, и волчица прожили большую часть дарованной им природой волчьей жизни.
Затем Серый отвел глаза от щенков и посмотрел на волчицу.
Волчица тотчас ощутила на себе этот взгляд, открыла глаза и вытянула морду в сторону Серого – какое-то время волки вот так неотрывно глядели друг на друга.
Серый приподнялся, присел на задние лапы, снова глядя в глаза волчицы.
Что-то почувствовав, волчица раздраженно вскочила, и это внезапное волнение матери напугало щенят, они тоже опустились на задние лапы, дрожа и прижимаясь друг к другу.
Уши волчицы были навострены, хвост бился по исхудавшим, так что выступали кости, бедрам, выпятив губы, она заурчала с растущим беспокойством и волнением, при свете угасающего солнца ее оскалившиеся зубы, особенно крупные клыки, казались еще белее.
Серый будто и не чувствовал раздражения волчицы, не слышал ее урчания, только устремил свои полузакрытые усталые глаза в глаза волчицы-матери, и вдруг, быть может, собрав последние силы, с живостью прежних лет вскочил на ноги, поднял морду в сторону угасающего солнца и громко завыл, затем отвел глаза от заходящего за горизонт солнца и, все также завывая, медленно повел мордой то вправо, то влево, и это движение при сумеречном свете уходящего солнца разносило завывание Серого на всю округу.
А волчица, словно заключенная в тесную клетку, металась позади Серого, будто не находя себе места на всем просторе безжизненной земли. Подобное внезапное завывание Серого, то, как, совершенно забыв о них, металась, кружилась вокруг волка мать, настолько напугало не находящих себе места волчат, что они, не зная, что предпринять, только теснее прижимались друг к другу, глядя при сумеречном свете то на мать, то на Серого. Голод истерзал, лишил сил, и тот ужас, что они ощущали в эти мгновения вместе с раздирающим голодом, заставлял трепетать их маленькие тельца.
Серый, быть может, за всю свою долгую жизнь, не выл так всем своим существом, и его теперешнее завывание в опустившейся на всю округу тишине, было не просто воем волка-одиночки, а голосовым выражением ужаса от потерь, смертей, беспросветности и безнадежности.
Шерсть на спине, шее Серого вздыбилась, мышцы морды дрожали, его хвост был по-прежнему задран, затем волк так же внезапно, как и начал, перестал выть и резво, решительно ступая, направился к волчице и мгновенно бросился к ней под ноги.
Волчица с еще большей раздражительностью, злобой и досадой кружила вокруг Серого и, не глядя округлившимися, едва не вылезающими из орбит, еще более сверкающими в темноте глазами на Серого, гневно урчала, а щенки, еще больше прижимаясь друг к другу, не отводили глаз от матери.
Так продолжалось некоторое время, и вдруг Серый широко раскрыл глаза, приподнял голову и с какой-то внутренней силой устремил пылающие огнем глаза на волчицу, широко раскрыл пасть и устрашающе, люто зарычал на волчицу. В этот миг Серый снова был здоровым, сильным и властным волком, его яростное рычание, несомненно, было приказом – Серый приказывал: разорвите меня на куски и ешьте! – и этот гневный приказ было невозможно не исполнить.
Волчий мир имел свои законы.
Мать-волчица, вероятно, по мере того как угасало солнце, чувствовала в полуприкрытых глазах Серого, что такой приказ будет отдан, но она, ощущая голод, окутавший ее тело паутиной, лязгая зубами, раздраженно и гневно рыча, всем существом протестовала, отвергала приказ, который собирался отдать ей Серый, но в то же время, в этом волчьем протесте были некая безысходность и тысячелетиями впитавшаяся, скрытая в генах покорность.
И волчица внезапно бросилась на Серого.
Одним броском она впилась клыками в горло Серого, с ловкостью голодного и опытного охотника, вытянула из разорванной шеи гортань, разжав измазанные в крови зубы, заурчала в сторону волчат. Это урчание матери, запах крови, сочившейся из горла Серого, будто встряхнули дрожащих от страха и непонимания происходящего и оттого еще больше жмущихся друг к другу щенят, в мгновение ока они тоже набросились на Серого, стали жадно вылизывать текущую из его горла кровь.
Серый еще хрипел, но волчица, не обращая внимания на этот хрип (а может, чтобы положить этому конец), выбросила из пасти гортань, и в тот же миг снова, все тем же одним рывком разорвала клыками истончившуюся шкуру живота Серого. Из пустого брюха Серого на сухую землю вывалились кишки, и пока волчица не сунула во внутренность волка морду, и не вырвала клыками его сердце, волк еще был жив и дышал разорванным горлом.
А затем все кончилось.
Волчица бросила на землю вырванное сердце и, быть может, впервые с не присущим ей гневом грозно посмотрела на волчат. Отталкивая друг друга, алчно вылизывающие стекающую из горла Серого кровь, щенята под этим взглядом матери остановились, испуганно застыли, но, почувствовав в угрожающем взгляде волчицы какой-то иной знак, набросились, раздирая на части лежащий на земле теплый кусок мяса – сердце, затем, проглотив, сунули свои мордочки в брюхо волка.
Волчица вдруг будто расслабилась, гнев и раздражение прошли, улетучились, она посмотрела на чавкающих раздирающих внутренности волка щенят, лениво отвела от них взгляд, глянула на лежащую на земле голову Серого, затем с той же ленцой отвернулась и от щенят – и от останков волка и, опустившись на задние лапы, подняла морду к темному небу и завыла с постепенно нарастающим воем.
Оба волчонка выпростали из брюха Серого измазанные в крови мордочки, они впервые в жизни слышали подобный вой матери, её протяжное завывание перебороло в них алчность, рожденную голодом, какое-то время они стояли как вкопанные, и, если им все-таки посчастливится спастись, выйти живыми после этой долгой, голодной ходки на Восток, этот вой, этот голос, наверное, останутся в их памяти на всю последующую жизнь.
Затем голод вновь взял верх, и волчата снова сунули свои мордочки в теплую, пахнущую кровью внутренность Серого.
Рассветало.
Щенята наелись и, быть может, впервые за все это время заснули на сытый желудок. Мать-волчица сидела, опустив морду на передние лапы, спиной к останкам волка, и ее полузакрытые глаза в этих предрассветных сумерках были устремлены куда-то вдаль. По мере того как светало, взгляд волчицы, ее тело с провисшей шкурой, так, что выступали ребра, омертвелая шерсть на шее, спине, хвосте говорили о смертельной усталости и изнеможении.
Волчица приподнялась, пройдя мимо волчат, подошла к останкам волка, но не посмотрела в их сторону, будто ничего не видя, остановилась. Щенята съели все мягкое, съедобное во внутренностях Серого – его легкие, селезенку, разрывая исхудавшие ляжки, кое-где добрались и до костей, и при свете занявшегося утра бедренные кости волка белели, как крупные клыки. Волчица, все еще не глядя на останки, сделала несколько кругов, снова остановилась перед ними, и будто после долгой погони, как в те дни, когда они вместе с Серым нагоняли, впиваясь в глотку очередной жертвы, часто задышала. И по мере того как тяжело, словно задыхаясь, она дышала, меж ее клыков стекала сгустившаяся будто клейкая масса слюна.
Это продолжалось некоторое время, наконец, волчица осторожно ступая приблизилась к останкам, стала облизывать там и сям кости, затем не спеша съела мясо в тех местах, куда не смогли добраться мелкие зубки волчат, совершенно очистила бедренные кости, разгрызла спинные кости, остановилась. Зад волка был съеден полностью, но хотя было ясно, что волчица не наелась, все еще голодна, она только обгрызла шкуру лежащих на земле ляжек, затем, отделив клыками верхнюю часть, потащила ее в сторону, к изголовью уснувших щенят, снова вернулась назад, стала с усилием разгрызать кости ног, высасывая костный мозг.
* * *
Волчица шла впереди, неся в зубах то, что оставалось от Серого, а волчата шли за ней на Восток; наевшись вдоволь мяса, они были столь же бодры, как и в прежние дни, за три дня они заметно подросли, и это бросалось в глаза не только потому, что они пополнели, – это само собой, появилась оживленность во взгляде, изменились их движения, трепет, дрожь ушей, волос, хвостов.
То, что они столь видимо подросли, окрепли, казалось, уменьшило ласку, заботу о них волчицы.
За эти три дня волчица стала заметно суровей и решительней, она часто раздраженно рычала на щенят, лязгая зубами, ударяла их лапой, отталкивала головой в сторону, но самое неожиданное этих трех дней было то, что набравшиеся сил волчата стали так же раздраженно, скаля зубы, рычать на мать.
А дорога, ведущая на Восток, все не знала конца…
Они шли по ночам, утром волчица позволяла щенкам съесть часть остающегося мяса, и волчата с всегдашней алчностью, по-прежнему грызясь друг с другом, начинали есть уже чуть протухшее и оттого немного размякшее мясо. Волчица, стоя поодаль, глядела пристрастно и, когда считала нужным, отгоняла их от еды.
Ненасытившиеся волчата, злобно рыча, как ни пытались, не могли прорваться к останкам сквозь лапы волчицы, устав, засыпали, и только после этого волчица ложилась рядом, прижав лапами щенят к животу, дремала. Вечером они снова пускались в путь, но за все это время мать-волчица так и не ощутила запаха влаги.
Влага означала мясо, то есть жизнь.
Волчица, можно сказать, ничего не ела, только с хрустом ломала, разгрызала клыками кости, которые были не по зубам волчатам, проглатывала костный мозг.
Все это время щенята, казалось, начисто забыли и даже близко не подходили к покрывшимся ранами от пустого высасывания соскам матери-волчицы.
* * *
В останках Серого не было головы, меж клыками матери-волчицы свисала лишь шкура его передних лап, щенята съели все мясо меж ребер, но оставалось немного мяса на лапах и шее, но и оно протухло, засуха на пути, ведущей на Восток, словно сожгла все, что называлось на свете жизнью, – на запах останков не слетались ни воронье, ни ястребы, казалось, вокруг не было ни одной мухи, ни одного насекомого.
Волчица остановилась, и щенята тотчас поняли, что пришло время еды, стоя напротив матери, исходя слюной, они с явным нетерпением ждали этого момента. Мать-волчица на сей раз не спешила, наконец, бросив щенятам все, что еще оставалось от Серого, отошла в сторону. Волчата бросились вперед, торопливо рвали куски, ели почти не прожевывая их.
Волчица, опустившись на землю некоторое время смотрела на своих детенышей. В усталом взгляде ее полуоткрытых глаз была явная печаль: мясо кончалось, нынешняя еда была последней, волчица понимала это.
Она подняла голову, обнюхивая уже давно не мокрым черным носом воздух, видимо, надеялась ощутить запах влаги.
Щенятам все это было безразлично, отталкивая, рыча друг на друга, они с жадностью уплетали последние остатки мяса.
Затем волчица опустила голову, устремила взгляд вдаль, на Восток – туда, откуда не доносился запах влаги, и снова в ее глазах читалась явная печаль.
Что чувствовала в этот миг, о чем думала мать-волчица?
От Серого оставались лишь кости и обглоданная до конца шкура. Не насытившиеся щенята никак не отходили от оголенных костей и шкуры и, наконец, поняв, что больше нечего есть, злобно зарычали друг на друга. Это рычание словно было началом пробуждающейся, вырывающейся из их генов волчьей безжалостности, жестокости, и не насытившиеся, голодные волчата остервенело бросились друг на друга, стремясь покусать, исцарапать когтями друг друга.
Волчица, приподнявшись, приблизилась к детенышам, отбросила лапой их в разные стороны, гневно зарычала. Она не глядела на щенят, опустив голову, волчица смотрела в землю, и это ее гневное рычание было адресовано не столько волчатам, а всему, что окружало их.
Волчица подошла к тому, что оставалось от Серого, все так же раздраженно заворчала, стала вылизывать внутреннюю часть шкуры, затем, опустившись на задние лапы, начала разгрызать те кости, которые еще была в силах раскрошить. Волчата тут же подбежали к матери и, приподнявшись на задние лапы, отталкивая друг друга, почти совали свои мордочки в пасть волчицы.
Волчица, отведя от них голову, выплюнула на землю разжеванные кости, а волчата проглатывали смешанные в материнской слюне и костном мозге крошки, а то, что не могли проглотить, жадно облизывали.
* * *
Мать-волчица впереди, а щенята следом продолжали идти. Для них уже не было разницы между ночью и днем – когда могли, шли, а когда выбивались из сил, ложились на землю, впадая в странное состояние между сном и бодрствованием.
Шкура Серого, кости, которые не смогла разгрызть волчица, остались далеко.
А запах влаги все еще не ощущался.
После Серого аппетит волчат как будто еще более разыгрался, но никакой еды не было, от голода они вновь отощали, обессилели. И необходимость следовать за матерью превратилась для них в сплошную муку. Да и сама волчица, изнемогая, шла медленно, но даже при такой ходьбе щенки не поспевали за ней, и тогда волчица возвращалась, лапами и головой подталкивала их вперед, и в такие мгновения волчата скулили, визжали ослабевшими голосами. В этом визге волчат было столько жалобы, столько мольбы, это раздражало, злило, впавшую в бессилие и безысходность волчицу, втянув в себя губы и стиснув клыки, она ворчала на щенят, но никого воздействия, страха это не приносило – щенки все так же, жалобно скулили и тянулись губами к высохшим, покрытым от ран корками соскам матери.
Волчата больше не могли идти.
Волчица оглянулась: детеныши стояли в десяти шагах, на сей раз то, что мать недовольно ворчала, призывая их, не дало результата, волчата даже не двинулись с места. Волчица вернулась, попыталась снова подтолкнуть их вперед лапой и головой, но вместо того чтобы продолжить путь, щенки попадали на землю и, с трудом поднявшись на слабеющих лапах, снова заскулили слабыми голосами.
Мать-волчица, видимо, поняла, что это конец, не стала больше подталкивать щенят вперед, начала кружить вокруг них, и в этот миг легкий порыв ветра будто принес запах влаги; волчица насторожилась, тотчас подняла голову, глянула на Восток и, видимо, через несколько мгновений еще более явственно ощутила запах влаги. Она навострила уши, волосы на шее, спине стали дыбом, напружив хвост, она некоторое время стояла неподвижно, затем, подойдя к щенкам, стала облизывать их глаза и мордочки.
Щенки, вытащив языки, в свою очередь облизывали те места, которые вылизывала мать, будто надеялись насытиться слюной матери, но рот волчицы был сух, слюны не было.
Щенки перестали даже слабо скулить, волчица решила снова осторожно, головой и лапами, подтолкнуть их вперед, щенки еще слабее заскулили, а когда мать попыталась действовать суровей – снова попадали на землю.
Все усилия матери ни к чему не привели.
Голод явно убивал щенят.
Волчица больше не стала подталкивать щенков вперед, отойдя в сторону, опустилась на задние лапы. Влажный запах, доносящийся с Востока, теперь ощущался сильней, будто сообщая матери-волчице, что приходит конец этому мучительному походу, какое-то время она смотрела в ту сторону, откуда доносился запах влаги, затем, проворчав, оглянулась на волчат. Волчата, словно что-то почувствовав в ворчании волчицы, перестали скулить и, с трудом держась на дрожащих ногах, с растущим смятением смотрели на мать. Волчица поводя хвостом, внимательно оглядела щенят, и в этот миг только она сама и еще генная память щенков позволяли понять, о чем говорит ее внимательный взгляд.
И вдруг волчица, точно так же как Серый, бросилась под ноги щенятам, растерявшиеся волчата на миг отпрянули назад, затем вдруг что-то словно придало им силы, бросившись вперед, они, каждый со своей стороны вцепились в горло матери, но, как ни старались, им было не под силу разорвать шкуру, и эта их немощь разгневала волчицу. Чувство голода было столь сильно и в ней самой, что она не чувствовала боли, вернее, в этот миг голод и боль смешались друг с другом, мать-волчица инстинктивно желала, чтобы все поскорее кончилось, завершилось, но, с одной стороны, немощь, бессилие, с другой – неопытность, а еще, наверное, не оставившая их до конца даже в эти мгновения врожденная любовь, не позволяли волчатам разорвать горло, придушить мать.
На шее волчицы выступила кровь, вкус свежей крови придал щенятам еще большую алчность, они с еще возросшим усердием стали грызть горло матери, но никак не могли добраться резцами до гортани волчицы.
Мать-волчица лежала, отвалившись чуть в сторону, закрыв глаза, и внезапно ощутила запах сочащейся из горла крови, и в этом ощущении была информация, связанная с муками голода, эта информация дразнила и соблазняла ее, и в ней на миг, инстинктивно возродилась волчья, животная суть.
Глаза волчицы открылись, она невольно посмотрела на чистую синь неба, затем ее веки бессильно закрылись, словно в этой чистоте еще явственней ощущался влажный запах с Востока, и этот запах смешался с запахом сочащейся из ее шеи свежей крови, и в слиянии этих запахов волчица, вновь обретя неведомую внутреннюю силу, в последний раз в жизни, гневно огрызнулась, затем резким движением оторвала от зубов щенят шею, откинув голову назад, чуть сползла назад, подставив щенятам свое брюхо.
Мать-волчица инстинктивно хотела помочь щенятам.
Когда волчица резким движением оторвала шею от зубов щенят, они поначалу растерялись, не понимая, что хочет сказать и чего желает мать, но затем чувство страха, пронзившее их тела, прошло, и даже будто замерзло, остыло родное тепло, исходящее даже в эти мгновения от матери-волчицы, и как только она, в последний раз прорычав, подставила брюхо под их клыки, щенята, в тот же миг поняв, что говорила, чего желала, что требовала от них в последний раз мать, бросились к брюху волчицы и, вгрызаясь в податливую, с редкой растительностью шкуру между высохшими сосками, ощутив мягкость и запах печени, сунули морды в брюхо матери, разорвали печень волчицы, измазавшись в крови и в жидкости, стали жадно проглатывать вырванные куски.
Мать-волчица не ощущала никакой боли, видимо, все ее ощущения закупорились, как сосуды, ее мозг не был больше в силах воспринять какую-то информацию.
Повизгивания щенят, которые разрывали мягкую печень, были последними далекими звуками, что слышала волчица-мать, затем ей почудилось, что щенята еще сосут молоко, что ее соски измазаны в молоке и слюне ее щенят, – затем жизнь кончилась.
* * *
…наевшиеся, насытившиеся, набравшиеся сил два волчонка шли друг за другом…
Инстинкт вел их к запаху влаги, доносящемуся с Востока.
Перевод Азера МУСТАФА-ЗАДЕ
|
|
