|
ВОЛЧЬЯ ТРОПА
Агдере было в опасности. В одно время бежавшие без оглядки армяне теперь, сосредоточив на Агдеринском направлении большие силы, в том числе «братскую помощь» покровителей, вели на удивление слаженные бои. Чтобы заново овладеть Агдере, враг беспрерывно подвергал наши позиции плотному артобстрелу. Однако атаки армян были обреченно-отчаянными и быстро сворачивались. Складывалось впечатление, будто их кто-то насильно, против воли, гонит на нас. Видимо, «интернациональный долг» на этот раз «непобедимая и легендарная» Советская Армия отдавала на «благо» «многострадальной» Армении. Истории эта миссия знакома, и чем она заканчивается, тоже. Мы же были верны своему амплуа: пребывали в состоянии неоправданной безмятежности и непростительной самоуверенности. Даже в обстановке внезапно начавшихся боевых действий одухотворенные «предводители» ограничивались истошным криком «Агдере не отдадим!» и сотрясанием воздуха кулаками: оборонительные позиции не укреплялись, ввод в зону боевых действий необходимых сил и техники не осуществлялся.
В начале апреля интенсивность и напряженность боев достигли своего апогея. Подразделения, занимавшие оборонительные позиции на окраинах деревни Мехмана, оказались в направлении вероятного прорыва сосредоточенных сил противника.
Штаб бригады полковника Бахруза Турабова располагался в густом лесу по правую сторону Дрмбонского подъема. На этом направлении, добившись значительного перевеса в живой силе и технике, враг овладел высотой 1367, тем самым обеспечив себе и тактическое преимущество в полосе наступления. Часть, утратившая высоту, была отведена в тыл, и ее заменила бригада Турабова, растянув полосу обороны еще на добрых два километра. Теперь надо было вернуть 1367-ю, и без промедления. А сил, отведенных для этого, было явно недостаточно.
Дня два назад комбригу пообещали значительную помощь. Он же давно перестал надеяться на обещания. Поэтому рев грузовика, приближающегося, разрывая снежно-туманную тишину, по протоптанной войсками лесной дороге, удивил его не на шутку. Комбриг вышел из КШМ. Крупный снег, с безразличием к бедам войны, ленивыми хлопьями необузданно накрывал все вокруг. Под его нарастающей тяжестью крупные ветви деревьев жалобно свисали до самого снежного покрова. Машину солдаты остановили. Из кабины энергично выпрыгнул одетый в черный полушубок мужчина средних лет, с каракулевой папахой на голове. Расспросив окружающих, он, засунув руки в карманы полушубка, короткими шажками направился к Турабову.
– Слушай, брат! Ну что вы, военные люди, из-за трех-пяти армяшек тут похоронную скорбь устроили! – с взмахом протянув руку, он по-свойски поздоровался с комбригом.
– Вы кто? – прервав его, с безразличием спросил Турабов.
Гость оказался полковником. По манерам – явно невоенным.
– Помогать вам пришли! Я начальник. Смотри, каких молодцов, каких волков привел! Эй!!! – повернулся он к машине. – Спуститесь вниз! Все сюда!
Это были добровольцы в погонах из столицы, сломя головы, откликнувшиеся на призыв своего любимого министра-бека немедленно сокрушить врага. Многие из них были вооружены пулеметами. Сойдя с машины, некоторые сразу начали неуместно подшучивать над окружающими. C бахвальством требовали показать им армянские позиции. Турабову они показались слишком шумными и болтливыми для серьезного дела.
Один из них неуемно приставал к солдату, стоявшему на обочине. Почему, мол, тот болтается тут, а не атакует врага.
Начальник, резко накренив папаху набок, нервно окрикнул его:
– Эй! Оставь ты его в покое! Он человек маленький. Послушаем, что командир его скажет! Видимо, учить их воевать, бросив все свои дела, тоже нам придется, черт возьми!
Такие сцены Турабову были привычными. Люди, далекие от понятия полевого боестолкновения, как правило, отличаются агрессивной хвастливостью. После боя они совершенно другие. Комбриг думал о том, как и где в боевых порядках использовать это «воинство». Одно было ясно: понятие о боевых действиях у них было не на шутку искаженное. Рев грузовика, появившегося на дороге из Мехмана, оторвал Турабова от раздумий. Он знал: эта машина предназначена для вывоза с поля боя раненых и погибших. Машина приближалась и почти поравнялась с местом, где они стояли. Внезапно один из прибывших «волков» выскочил на дорогу, на ходу передернув затвор, с истошным криком «Стой!!!» прицелился в машину. Грузовик остановился. Быстро забежав за кузов и увидев там бойцов, «волк» начал дико кричать и ругаться.
– Быстро все вниз!!! Да они удирают с фронта!!! Ах, вы ограшы!!! А нас вместо вас засовывают сюда!
Еще больше рассвирепев, держа в руке автомат, он начал забираться в кузов, крича и угрожая расстрелять всех, кто там находится.
– Быстро вниз!.. Всех угроблю!..
Находившиеся в машине, ничего не понимая в происходящем, медленно тянулись к заднему борту. Кто-то из них закричал, что в машине все раненые и двое погибших.
Турабов поспешил к машине. Надо было остановить распоясавшегося гостя. В этот миг раздался хлесткий треск быстро гаснувшегося выстрела. С борта наполовину повисло головой вниз безжизненное тело солдата. С тонких пальцев его костлявых рук струйкой стекающая кровь окропляла затоптанный снег. Комбриг яростно бросился на бесчинствующего давеча, а теперь сходящего с ума от содеянного ужаса «волка», схватил его в «клещи» и, оторвав от земли, повалил на снег. От ударов Турабова тот тщетно прикрывался и неистово молил о пощаде. Сбежавшиеся люди с трудом оторвали комбрига от растоптанного в снегу, униженного гостя. Тот полными страха и мольбы глазами смотрел на товарищей, словно прося у них спасения от ответственности за пролитую кровь. Товарищи же его в полной растерянности молчали. Человека, всего несколько минут назад своим омерзительным поведением заслужившего ненависть окружающих, никто не решался защищать.
Турабов приказал арестовать его и направил в КШМ. За ним вошли в машину начальник в папахе и несколько «волков». Под впечатлением произошедшего, тихо, с опущенной головой посидев несколько минут, те снова стали заливать о своих боевых подвигах.
– Командир, ты только покажи нам армян! Где они? Остальное дело за нами! Дай только моим «волкам» выйти на свою, «волчью тропу», и тогда ты увидишь, каких сыновей матери принесли на свет! – не унимался начальник в папахе.
Комбриг с укором посмотрел на него: да уж успел убедиться – не успев выйти на свою, «волчью тропу», разодрали своего же.
Наконец гость устал. Наступила тишина. Все уставились на командира.
– Противник силами батальона занимает позиции на высоте 1367, – Турабов показал точку на карте. – Мы должны взять эту высоту. Ваш отряд, начальник, будет действовать совместно с Гянджинским спецотрядом. Старший – командир гянджинцев. Выдвигайтесь на исходный рубеж к холмам. Ваша боевая задача: не допускать продвижения дополнительных сил противника с направлением Погосомер к высоте 1367.
Начальник, задвинув шапку назад, стал тереть лоб. Турабов продолжал:
–Гянджинцы в деталях разъяснят вам последовательность выполнения задачи. Время выхода – 2.00. Доклад о занятии исходного рубежа – 5.00. Боеприпасы довести до суточной нормы. Иметь запас 2 боекомплекта. Можете идти.
Никто из гостей с места не тронулся. Такой задачи они не ждали. Когда Турабов говорил о предстоящем бое, они и не думали, что это касается их. Здесь шла речь о серьезных, организованных боевых действиях. Привыкшим к анархии, беспечности и пустословию было неприемлемо конкретное, серьезное, ответственное дело, тем более, если оно связано с опасностью для жизни.
Тишину нарушил начальник, внезапно потерявший гонор и браваду.
– Слушай, брат… Я этих душманов зубами загрызу и поднимусь на эту гору! Но ты мне скажи, хватит ли у нас сил, чтобы уничтожить этих негодяев?..
– С вашим прибытием этой силы хватает. – Турабов успокоил его.
Начальник, поочередно посмотрев на своих, покачал головой.
– Нет, командир, давай не будем спешить. Я сейчас смотаюсь в Тер-Тер и расскажу кому надо о том сложном положении, которое здесь сложилось. И если не притащу сюда целую дивизию, то я не сын своего отца! А то нас что, за дураков держат!? Я скоро вернусь!..
Он уехал. А с ним вместе и добрая половина прибывших с ним людей. Остальные забились в пустой транспорт, стоящий на обочинах по обе стороны лесной дороги.
Рождалось серое морозное утро. Турабову было хорошо: армян с высоты сбили. Стремительный бросок гянджинцев не оставил врагу не единого шанса удержаться на 1367-й. Яростные попытки армян контратаками вновь овладеть утраченными позициями подавлялись шквальным огнем с высоты. Но спустя короткое время противник, видимо перегруппировав силы, начал наносить интенсивные артиллерийские удары по вершине и склонам злополучной горы. Ровно в 10.00 армяне, поддерживаемые огнем артиллерии, танков и БМП, начали наступление. На настойчивые требования поддержать оборону огневыми ударами по наступающей живой силе противника, Агдере не отвечало. К 15.00 насмерть стоявшими гянджинцами и внезапным фланговым ударом батальона капитана Дамирова карабкающиеся к вершине армяне вновь были сброшены к подножию.
На сегодня, кажется, силы иссякли.
Было за полночь. Турабов, собрав командиров в КШМ, обсуждал с ними создавшееся положение: армяне будут упорно биться за высоту. Надо было принять решение и поставить задачу на предстоящий оборонительный бой. Командир гянджинцев, белобрысый старший лейтенант, не моргая глазами, уставился на рабочую карту комбрига. Он только что отправил тела семерых своих погибших бойцов. Сам был ранен в спину. Как бы ни старался он выглядеть бодрым, потеря крови была явно заметна: бледное лицо и потерявшие игривость голубые глаза. Надо было его расшевелить.
– А ты что не брит? – спросил Турабов.
– Я? – как бы очнувшись, посмотрел он на товарищей: все были с щетиной недельной давности – период непрерывных боев.
–Ты, ты! А кто же еще?
Ничего не поняв, старлей повел рукой по чистому юношескому лицу.
– Так побреюсь, – ответил спокойно.
Открывается дверь. Порученец комбрига Махмуд докладывает о прибытии вчерашнего начальника в папахе.
Сияя чисто выбритым бодрым лицом, входит начальник вчерашней подмоги.
– Командир! Я им такого перцу в Тер-Тере задал! Что это такое!? – сказал я беку. – Вы что, говорю, Агдере потерять хотите?!..
На его болтовню никто не обращал внимания. Он остановился. И вдруг что-то вспомнив, снова заговорил.
– Смотри, что я принес тебе, командир! – открыв дверь, он быстро вышел и тут же занес два новых пулемета в масле. – Ну что я еще могу сделать для вас, брат?
Офицеры молча смотрели на него. Тот же сник.
– Мы должны уехать, командир. Обстановка напряженная не только здесь у вас. Но только об одном прошу: Агдере держите крепко! Агдере мы должны беречь, как зеницу ока!
Неуместно улыбнувшись, он вышел из машины. Они уехали.
– Пойду, побреюсь, и на позицию, – поднялся командир гянджинцев. – Дайте мне один пулемет.
На здоровом плече неся пулемет, белобрысый старший лейтенант шел к линии огня. Он шел не по «волчьей тропе», а по снежной, туманной лесной дороге, впереди ведущей на поле боя. Белобрысого старшего лейтенанта из Гянджи ждали тяжелые кровопролитные бои.
ЖИВЫЕ ОСКОЛКИ
В снежном, морозном феврале карабахские пейзажи неописуемы. Дыша во всю грудь, восторгаешься красотой этого мира, чувствуешь удовлетворение от принадлежности к этим местам. В обрамлении покрытых снегом лесистых гор бирюзовый Сарсанг словно погрузился в сладкий сон. Таинственное величие горных вершин, покоившихся в белом тумане, отрывая человека от тяжких дум о войне, призывало думать о смысле жизни, творить и благоденствовать.
Карабах находился в огне и беде. Странная война шла в Карабахе. Вот уж, как говорится, влип Карабах! Несколько десятков лет назад нашедшие здесь спасение, убежище и приют армяне теперь с оружием в руках отрывают этот край от Азербайджана. В начале этой невиданной наглости, когда робко зондировалась возможность отделиться от Азербайджана, отхватив немалую часть его исконных земель, здравомыслящие люди сочли это плодом больного воображения кучки дашнаков-подстрекателей и нескольких воинствующих «многострадальных» интеллигентов – выкормышей горбачевской перестройки из Армении. «Да ерунда все это!» – отмахивались азербайджанцы от сумасбродных территориальных притязаний неблагодарных соседей, как от назойливой мухи. Хотя истории известно немало случаев, когда, удобно пристроившись на коленях хозяев, так и пакостили «многострадальные» соседи, резко превратившись в необузданного кровожадного хищника. Митинговые страсти переросли в настоящую войну, тысячи людей погибли от армянской агрессии. Наивные и терпеливые азербайджанцы, потрясенные происшедшим, пребывали в глубоких раздумьях. Не ждали от армян такого предательства – плохо усвоили азербайджанцы уроки истории.
Теперь неописуемой красотой этих мест и восхищались, и обороняли их, как исконные азербайджанские земли, бойцы майора Исмаилова. Ребята, в судьбу которых внезапно ворвалась война, не могли поверить, что защищать Родину, земли и народ возложили именно на их плечи. Война в течение нескольких дней превратила каждого из этих подростков в серьезных, озабоченных беспокойными мыслями за свою страну, озлобленных бойцов. На позициях, занятых подразделениями майора Исмаилова, было пока затишье. Но майор был уверен: умиляющий снежный сказочный мир в мгновение ока мог превратиться в горящее, обволоченное черным дымом, сотрясающееся взрывами снарядов и воем пуль кровавое поле боя. Батальон майора Арифа Исмаилова должен был здесь остановить врага, рвущегося в глубину страны. Майор был профессиональным военным, а война эта была рассчитана на дилетантов. Он мучительно думал над тем, как решить полученную задачу. Как удержаться перед глубоко эшелонированным наступлением противника, превосходящим его в несколько раз по численности, и при этом сохранить боеспособный батальон? Никак не мог согласовать несуразность создавшегося положения тем, чему учили его долгие годы в военном училище. Даже если оставить в стороне очень важный «человеческий фактор». Ведь каждый бой, будь то наступление, или оборона, имеет, как принято говорить, кровью написанные боевые расчеты. Если для разгрома противника у тебя есть сила и обоснованное решение на бой – то вперед! Остальное дело за командирским талантом. А если нет сил? Все равно будешь воевать! Будешь из кожи вон лезть, погибать, а позиции должен держать. И можешь быть уверен: никто тебя с поля боя назад не отзовет и в сторону не отведет. Будешь требовать помощи, подтверждать расчетами, просить поддержки. А тебе: «Крепче держись!» И все! Наверху не любят, когда беспокоишь с просьбами о помощи. Теряешь «имидж» командирский. Все равно помощи не получишь. Получать будешь обещания, сколько душе угодно. За это каждый раз будешь искренне выражать благодарность. Помощи же не дождешься. Всем тяжело. Что же делать? Исмаилов хладнокровно искал ответ на эти вопросы. Он не возмущался. Как комбат, как кадровый офицер, должен был сохранить свою честь и воинское достоинство. В мыслях же покоя не было. Где же необходимые ему здесь полторы-две тысячи бойцов из многомиллионного населения страны? Запереть бы ими врага в этих ущельях да разгромить бы так, чтобы надолго запомнилось! Где же сотни тысяч бьющих себя в грудь митинговых молодцов, неистово кричащих «Карабах! Карабах!»?
На войне всегда чего-нибудь не хватает. Требуются танки, пушки, боеприпасы? Поправимо. Найдут, доставят. А людей как? Когда страна в опасности, их тоже надо искать? За армян, пришельцев в эти края, воюет наемный сброд со всего света. Мы не пришельцы. Свои исконные земли защищать должны сами. Разве не все должны быть здесь, в окопах? Разве сыновья этой земли только те, кто в этих горах с оружием в руках преградил путь врагу? Почему боевую задачу, рассчитанную на две тысячи человек, он, майор Исмаилов, должен, разрываясь выполнять полутора сотней бойцов. Ведь правила боя написаны кровью. В командирском решении на бой нет пункта о потерях. А в успехе или провале вооруженного сражения человеческий фактор остается решающим. А что человек на войне? Его судьба здесь Всевышним передоверена майору Исмаилову. Командир рассчитывает действия каждого бойца. Ошибочное, невыверенное, запоздалое, несмелое решение – неоправданные, непростительные потери. Бросая солдата в смертный бой, командир должен уметь вытащить его из этого пекла живым. Хороший командир для бойца – несокрушимая опора и вера, первая и последняя надежда на войне. Теперь думай, Исмаилов, как быть. Сколько таких командиров в твоем батальоне? А сколько бойцов заменили своих погибших командиров? От мрачных мыслей его оторвал шум, доносящийся с опушки леса. Там командир роты капитан Бахлулов и несколько солдат, отламывая большие ветви мушмулы, бросали их на снег.
Несуразное поведение Бахлулова уже порядком надоело Исмаилову. Капитан был не молод, да только действия и разговоры были не по годам. Он не мог себе простить свой «патриотизм», когда, постучав в грудь, попросился на фронт, громко заявив, что не вернется, не получив «Национального Героя». Война для него оказалась не прогулкой. Тяжелые фронтовые будни согнули его. Каждый раз, когда шла подготовка к бою, он тревожился и нервничал, будто страх, овладев всем его существом, никогда не покидал его. Он панибратствовал с подчиненными, обращаясь к солдатам «браток», давно потерял командирский авторитет. Нерешительный Бахлулов во время боя, впадая в панику, нелепыми причитаниями колебал боевой порыв своих бойцов. Его позиции всегда были самым слабым местом в боевых порядках батальона. Исмаилов не смог привить капитану Бахлулову боевой командирский дух. Бахлулов, получив ту или иную задачу, каждый раз пускался в длинные рассуждения по поводу невозможности ее выполнения.
Приказав себе быть сдержанным, майор Исмаилов окликнул Бахлулова. Тот, неуклюже одернув на себе не по-военному заправленную форму, с недовольным лицом направился к комбату.
– Ветками позиции собираетесь маскировать? – кивая на разбросанные на опушке леса ветки, спросил Исмаилов.
– Да нет! Какая еще маскировка! Мушмулу для ребят собираем. Пусть поедят. А то сегодня они живы, а завтра нет, – утирая нос, развязно ответил капитан.
Комбат был знаком с его «философским» словоблудием на тему жизни и смерти. Бахлулов всех убеждал, что на этой войне все погибнут. Он был уверен, что в каждом бою враг ставит себе главную цель: убить его, капитана Бахлулова.
Нервная кривая улыбка на лице Исмаилова говорила о том, что тот еле сдерживает себя.
– А ребята, значит, за день до смерти обязательно должны мушмулу поесть? И для этого надо в Карабахе валить все леса? Молодец, капитан!
– Не мы, так армяне вырубят! – топча снег перед собой, возмущенно выпалил Бахлулов. – И ты тоже знаешь, командир, – нас бросили сюда на верную гибель! Три дня ты просишь помощи! А где она?.. Мы все здесь подохнем! Все!
Бахлулов заводил привычную для него болтовню. Исмаилов не выдержал:
– Следи за разговором, капитан! Ты будешь стоять здесь! Вот здесь! И враг здесь не пройдет! Надо будет, как ты выражаешься, подохнешь здесь! А врага остановишь!
Бахлулов вздрогнул. Спокойного, всегда вежливого комбата он никогда не видел таким свирепым. Он сразу смекнул – такая злоба командира может ему выйти боком. Жалобно улыбнулся.
– Ну, помру я тут. Вот здесь, на высоте 969. Что этим изменится? Меня направили на фронт – вот я и здесь. Но возвращать Карабах одной полуротой я никому слова не давал.
Исмаилову было не по себе. Он осмотрелся, резко схватил капитана за грудки и потянул на себя. Бахлулов растерянно сник. Комбат рассвирепел.
– Если хоть птица через 969-й пролетит!.. – и, понизив голос, он зашипел в лицо Бахлулову. – Я сам тебя!.. Головой будешь отвечать!
Капитан, вырвавшись, отступил. Опустив голову, начал что-то выговаривать. Место, где он сейчас стоял, и была высота 969. Если армяне овладеют ею, то обеспечат себе безопасное передвижение по горным и лесным дорогам на Агдеринском направлении. Лишь безвыходность положения вынудила комбата поставить сюда роту капитана Бахлулова в расчете на то, что и сам будет находиться поблизости, в соседней второй роте. Полученная задача была ясна Бахлулову. Она была однозначно ясна, даже если бы он не захотел ее понять. Вот эта ясность и не давала ему покоя, парализуя всю его волю. Он стоял перед Исмаиловым как человек, отчаявшийся от безысходного горя.
– Значит, нас оставляешь здесь подыхать, истребить хочешь нас, – мрачно вздохнул капитан.
Комбат его не слушал. Он смотрел мимо Бахлулова на снежную синеву гор. Предстоял нелегкий бой. Обернувшись на капитана, тихо, будто про себя, сказал:
– Здесь враг не должен пройти, Бахлулов.
С раннего утра артиллерия армян начала пристрелку. В основном были недолеты и перелеты. Так противник проверял точность огневых ударов. Прижавшись к дну окопов и траншей, бойцы ждали конца артобстрела. Исмаилов был уверен: если рота Бахлулова на позициях выстоит – армянам не видать высоты. Артиллерия поддерживает свою пехоту до рубежа перехода в атаку. Как только она прекратит обстрел, рота должна шквальным огнем уничтожить наступающего врага и отбросить его назад.
Исмаилов расположил свой командный пункт на позициях второй роты, обязанности командира которой, недавно погибшего в бою капитана, исполнял совсем юный лейтенант. Это место открывало ему хороший обзор флангов, позволяло и боем управлять, и ротой командовать.
Артобстрел усилился. Наиболее интенсивным огневым ударам подвергалась высота 969. Исмаилов уже не сомневался: основное направление наступления армян – 969, на которой занимает оборонительные позиции рота капитана Бахлулова. Он решил: ему надо быть именно там.
– 128-й, 128-й, я 124-й, – несколько раз вызывал он Бахлулова.
Эфир молчал. Исмаилов продолжал вызывать.
– 124-й, 124-й, я 130-й, 128-й ранен. Прием, – наконец последовал ответ.
Это был командир взвода прапорщик Османов. Для комбата произошло самое страшное, что могло произойти в бою, – рота осталась без командира.
Преодолев под огнем противника немалое расстояние, майор добрался-таки до позиций второй роты. Разрывы снарядов крушили все вокруг. Он в блиндаже расспрашивал Османова о ранении командира роты. Тот стоял перед ним и молчал.
– Где командир, спрашиваю я тебя?!
– В госпиталь поехал, – не поднимая головы, ответил прапорщик.
Исмаилов сожалел, что так жестко обращался с Бахлуловым перед боем.
– Тяжело ранен? – искренне поинтересовался он.
Османов вновь уставился себе под ноги.
– Я его не видел… Бойцы говорят, пристрелил поверх обуви палец на ноге… Сел в машину с боеприпасами и уехал в госпиталь.
Исмаилов не мог и не хотел поверить в услышанное. Не мог Бахлулов бросить своих людей в бою. Ведь все-таки офицер, командир. Азербайджанец.
Внезапное прекращение артобстрела оторвало комбата от мучительных мыслей. Посмотрел на Османова.
– Теперь командир роты ты, прапорщик. Я буду здесь. Поднимай своих бойцов. Приготовиться к отражению атаки!
Живая сила врага, устремленная на высоту, была видна хорошо. Подпустив на расстояние действительного огня, рота неоднократно отбрасывала ее назад. Несколько попыток армян атаковать и взять высоту не увенчалось успехом. Неся потери, они начали беспорядочно отступать.
За эту высоту будет много еще боев. Погибших и раненых тоже.
Османов был ранен. Пуля крупного калибра оторвала ему правую руку от локтя. Два часа в должности командира обошлись ему дорого.
День боя, кажется, истек. Исмаилов возвращался на позиции второй роты, на свой командный пункт. Он шел и думал. Завтра, с утра, обязательно начнется новый бой. Армянам нужна высота 969. Они будут атаковать. И ему нужна эта высота, своя высота, на своей же земле. Он будет ее держать. Держать, чего бы это ни стоило, держать ценой своей жизни. А теперь надо готовиться: принятие решения, постановка задач, вооружение, боеприпасы и много прочих важных дел. Глухой хлопок гаубичного выстрела со стороны армян на мгновение прервал его раздумье. Но что-то ему мешало укрыться. Это была уверенность в том, что сегодняшний бой закончился. Молниеносный нарастающий свист моментально пресекся ослепительным огненным разрывом снаряда. Видимо, после боя его поленились вытащить из орудия и выстрелили. Поднятый взрывом ввысь горный склон бросил комбата в каменистый край оврага. Разрубившие грудь, живот и шею осколки положили конец боевому пути комбата – майора Арифа Исмаилова. А война еще шла, и конца ее не было видать. До границ было еще далеко.
Со времен тяжелых боевых дней минули годы. Войны вроде бы не было, но она тем не менее шла. Притаившиеся в лихие тревожные времена, разодравшие тело Исмаилова осколки, словно пользуясь этой неопределенностью, не на шутку давали о себе знать: нещадной болью терзали майора. До этого напряженные фронтовые будни не оставляли комбату времени думать о них. Исмаилов, превозмогая боли, еще долго с ними шагал по дорогам войны. Вот теперь они и брали свое, заставив обратиться к врачам. Два осколка, сидевшие в теле, не давали ему жить.
Врачи долго рассуждали: целесообразно ли удаление осколков? Конкретных выводов еще не сделали. А Исмаилов еле выдерживал нестерпимые боли. Он настойчиво требовал операцию по удалению осколков. Он внушил себе, что если избавится от них, то его перестанут преследовать ужасы войны: смерть, кровь, не будут беспрестанно сниться душераздирающие сцены безысходности и отчаяния. Он не раз слышал от людей войны, что с пулей и осколком можно прожить «лет сто». Но и предостерегали: если «проснется» этот кусок железа, то смерти не миновать. А как же терпеть эти боли, как жить? То тупые и умеренные, то мгновенно нарастающие, режущие по живому и безжалостно заставляющие отказаться от жизни. Эти боли парализовали его волю и разум.
В этот день он освободил врачей от ответственности за исход операции, собственноручно подписав свое настойчивое требование удалить осколки.
Ночь прошла в нестерпимых муках. С утра Исмаилов проходил предоперационные процедуры. Теперь занял очередь в рентгеновский кабинет. Здесь стояли и согнутые тяжелыми болезнями, и сияющие улыбкой бодрости люди. Один из них, человек с полным лицом, со сросшимися густыми бровями, с несвойственной больному прытью навязчиво отвлекал больных на себя. Не давая покоя влажным губам, он, кажется, рассказывал о войне. Многие из стоявших, прошедших войну людей, молча, с укоризной глядели на него. Человек со сросшимися густыми бровями рассказывал назидательно, будто перед ним стояли подростки. Рассказывая, он показывал сцены боя: то бомбу взрывал, то, поливая окружающих слюной, тарахтел, как пулемет. Искусно хмуря брови, изображал рев вражеского танка.
Исмаилов был потрясен и не мог отвести глаз от рассказчика. Словно юноша, знакомый с войной по кинофильмам, он уставился на человека со сросшимися бровями. Тот еще «воевал». Кинув очередные две гранаты в моторную часть танка, он резко согнулся, чтобы показать, как надо укрыться, и неожиданно замер. Будто появился идущий прямо на него второй танк. От внезапной тишины стоявшие в очереди вздрогнули. Человек со сросшимися бровями медленно начал выпрямляться. Его покрасневшее полное лицо исходило потом. Через мгновение, внезапно раскрыв руки, он пошел на Исмаилова.
– Бах! Бах! Бах! Дай Аллах тебе здоровья! Эй! Вы знаете, кто перед вами? – повернул голову к окружающим. – Да откуда вам знать! Я знаю! Я! Это настоящий мужчина! Ему полагается «Национальный Герой»! Я с ним прошел через ад войны! А кто сейчас это ценит?!
Исмаилов в оцепенении, не моргая глазами, смотрел на Бахлулова. Он стоял, не слыша, что тот говорит. А Бахлулов не унимался.
– Брат! На память о тех, незабываемых, тяжелых, о славных днях дарю тебе свою книгу! – засунув руку в карман, вытащил оттуда книжку. – Вот, брат, самые славные страницы нашей с тобой фронтовой жизни!
Исмаилов не мог выговорить ни слова. Он смотрел на врученную ему книжку: «Жизнь, прошедшая на фронте». М. Бахлулов.
Монолог Бахлулова прервал звонкий голос приближающейся к очереди медсестры. Она с особым почтением обратилась к Бахлулову:
– Ой! Господин полковник, почему вы стоите в очереди?! Пройдите сейчас же! Пройдите, пожалуйста!
И, повернувшись к очереди, она почему-то обратилась именно к Исмаилову.
– И не надо обижаться! Полковник – герой войны и потерял свое здоровье в огне и взрывах. Он тяжело ранен в ногу, поэтому нельзя ему долго стоять. – И вновь почему-то обратилась к Исмаилову. – Надо же понимать такие вещи!
Без тени застенчивости Бахлулов, высоко подняв голову, прошел за медсестрой. Высоко поднятая голова ему совсем не шла.
Майор Исмаилов, держа в руке книжку Бахлулова «Жизнь, прошедшая на фронте», стоял последним в очереди. Такой резкой боли он до сих пор не испытывал. Осколки «проснулись».
|
|
