МУСТАФА ЧЕМЕНЛИ
Рассказы

НОША

Он шел, взвалив на свои плечи несоизмеримо огромную, как сам мир, незримую ношу. Ноша была непосильная – непомерно тяжкое бремя. Словно соляная глыба. Она была всегда с ним, эта чудовищная, не поддающаяся никаким измерениям, ноша. Будь она обычной поклажей, вязанкой дров, в конце концов, он с лёгкостью бы отвязал её, высвободив плечи, и, примостившись на ней, занялся бы созерцанием вокруг себя, а затем затянулся бы сигаретой. Нет, это была совсем другая ноша.
Для человека понятливого, обременённого таким понятием, как совесть, высвободиться от нее было делом почти невозможным. Вот так и жил этот человек с этой ношей своей с той поры, как помнил себя. За последнее десятилетие она стала невероятно тяжелой. Порой под тяжким бременем он совсем выбивался из сил, у него темнело в глазах. Он точно знал: ему придётся носить эту тяжкую, угнетающую его душу ношу до конца своих дней. Порой он сам поражался: что за волшебно-таинственная сила впечатала в его память во всей своей полноте неистребимый дух минувших дней, пестрые картины прошедших времен, многокрасочные голоса и лица знакомых и незнакомых людей. За столь богатое и неистощимое воображение он считал себя обязанным Всевышнему.
Он был чрезвычайно впечатлительным, ничто не ускользало от его глаз. Иногда сам себя пугался: не дай Бог, еще заболеет психическим расстройством. Только этого не хватало, тут же пойдут всякие толки, поползут слухи, людям рот не закроешь. Боже упаси! Но и для того, чтобы сохранить в наше время здравый рассудок, требуется большое мужество, ибо мыслящему человеку, живущему среди невежд, проявление полноты чувств, душевных переживаний равносильно испытанию адских мук – это настоящая трагедия. Недаром ведь говорят: все беды от ума.
Прикинуться же невежественной бестолочью ему претило. Да если бы даже захотел – не смог бы. Не смог бы оставаться безучастным созерцателем всего того, что происходило вокруг него. Кругом шла бойкая торговля. Ему часто приходилось бывать на таких, не имеющих аналога стихийных рынках. И почему-то вся эта картина купли-продажи казалась ему невыразимо убогой, оставляя в его душе гнетущее впечатление. Здесь все продавцы, хоть и негласно, являлись зазывалами-подёнщиками дельцов и толстосумов. Тут все – и бездомные, обездоленные беженцы, и местные горемыки – были обречены на подобную земную юдоль ради куска хлеба. Они торговали, изнывая под беспощадными лучами солнца и замерзая от жуткого холода. Это была сплошная масса толпы, увешанная, обвязанная, нагруженная товаром. Здесь также обрели мимолётное пристанище бездомные скитальцы, насильственно лишенные родных очагов. Он шёл сквозь эту многоголосую и многоликую разношерстную толпу зазывал из женщин и мужчин, пожилых и молодых людей, рассеянных по улицам большого города, и с каждым шагом его ноша становилась все тяжелее, оттягивая плечи и придавливая его. Свою невидимую ношу он набирал от скорбного взгляда потрясенной, несчастной женщины, то удирающей при виде полицейского с дубинкой, то лезущей в драку, то крикливой, то молчаливой, пытающейся как-то сохранить свое достоинство, униженной и оскорбленной женщины с попранной честью, от огрубевшего голоса зазывающего покупателя подростка, продающего сигареты и давно уже забросившего школьные учебники.
Каждый день он проходил сквозь эту бесконечную толпу людей, выброшенных на улицы ради хлеба насущного. И чем дальше он продвигался, тем больше и тяжелее становилась его ноша, ибо в этой ноше не было места наигранным, неискренним чувствам. Все увиденное и услышанное было пережито им самим, он пронёс всё это через свою душу, оставив в ней неизгладимый след. Да разве он сам также не вынужден без устали скитаться ради злополучного куска хлеба? Он был частичкой этой самой толпы, из её культурной прослойки. Он зарабатывал свой хлеб Словом. И на этом рынке, зарабатывающем на Слове, находились те, кто дорожил Словом его, и те, кто, не осознавая его ценности и бессмертности, разменивался им, опошляя его суть и божественность, выставляя его на продажу, как продажную женщину. Ведь на новых рынках этого древнего края все продавалось и покупалось. К тому же продавцов было больше, чем покупателей. Сидевшие за прилавком женщины и мужчины, увы, уже давно утратили свою женственность и мужское достоинство.
Он всегда с горечью думал об этом. “Никто не в состоянии сохранить на рынке свое женское и мужское благородство, – твердил он. – А нации нужны благородные мужи и достойные матери, сестры и жены. Утратить благородство души равносильно смерти”.
Близился вечер. Как обычно, он медленно шел в людской толпе. У него накипело на сердце. Так и подмывало выговориться. Нервы были натянуты до предела.
Он шел, скорбно созерцая и запечатлевая в памяти всю эту кошмарную картину увиденного и услышанного. Пробираясь сквозь толпу утративших женственность и благородство женщин и позабывших о мужском достоинстве мужчин, превратившихся в чернь, он спешил в редакцию. Он шел, прихватив с собой свою ношу, пробираясь сквозь души притулившихся у холодных стен древних каменных домов столицы мужчин с протянутой рукой, подростков, с готовностью бросающихся к проезжающим машинам в надежде заработать какие-то копейки за чистку окон. Его ноша, переполненная до краев, представляла собой безграничную, бездонную юдоль печали. Согнувшись в три погибели под тяжестью своей ноши, он шел к своему концу. Но до могилы, до предначертанного конца ещё было далеко. Ему предстояло ещё немало пожить, прежде чем завершится его земной путь.
Уже приближаясь к редакции, он почувствовал в воздухе странный, удивительный запах. Такой обычно предвещает приход весны, она уже присутствует, хотя внешних признаков еще нет. Но ему показалось, что в этом мире купли-продажи неожиданный приход весны никто, кроме него, не чувствовал.
Он приостановился и, протянув руку, мысленно сорвал цветок с груди весны. И удивительно, ему показалось, будто эта, оттягивающая плечи, ноша – юдоль печали, стала сравнительно легче.

Март, 2000 г.


ОБМАНУТЫЕ ГРЕЗЫ

Каждый год при виде распустившегося в одну ночь персикового дерева у обочины асфальтовой дороги, напротив нашего дома, я невольно вздрагиваю. Вообще-то в самом факте неожиданного цветения этого дерева нет ничего удивительного.
Однако нежданно раннее, в самый разгар зимы, цветение персикового дерева каждый раз застает меня врасплох. Рано утром, прильнув к окну, я зачарованно гляжу на розовые цветочки этого дерева и молю Всевышнего не скупиться, не пожалеть для них теплых дней. И каждый раз благодарю Всевышнего за то, что, словно услышав мою мольбу, продлевает число солнечных дней. Да, безусловно, мне хорошо известны беспокойство сельского люда, вызванное неурочным потеплением среди зимы. Их пугают последующие за этим летняя засуха и неурожай, недород овощей и фруктов. Я очень даже хорошо понимаю наших пахарей и косарей, но, чего греха таить, продолжаю страстно молить Всевышнего щедро насытить воздух теплом солнечных лучей для введенных в заблуждение, преждевременно распустившихся цветов персикового дерева.
Ведь если, не дай Аллах, выпадет снег, ударит мороз, то пиши пропало, эти обольщенные солнечным теплом цветочки погибнут в одночасье.
Обманутые персиковые цветочки снятся мне и во сне. Как чудно это впавшее в заблуждение облаченного в весеннюю красу персиковое дерево, среди голых и хмурых деревьев, чинно дожидающихся прихода настоящей весны.
И так каждое утро, едва проснувшись и продрав глаза, подобно маленькому мальчику, я подбегаю к окну и жадно вглядываюсь в эти обманутые временным потеплением розовые цветочки персикового дерева у обочины дороги, неизменно обретая душевный покой: слава Всевышнему, ещё не ударил мороз.
Вновь и вновь, попросив в душе прощения у садовников, пахарей и земледельцев, я начинаю молить Всевышнего наслать как можно больше солнечных дней, чтобы не ударил мороз и не погибли от зимней стужи эти, обольщенные временным теплом, пригрезившейся им весной, розовые цветочки. Слава Всевышнему, вот опять показалось Солнце. Под его лучами лепестки дерево ярко сияет, озаряя все вокруг себя.
Глядя на эти сбитые с толку, переживающие свою весеннюю пору цветения, одурманенные и приманенные солнечными лучами лепестки в окружении пребывающих в зимнем настроении деревьев, я думаю: «Эх, знать бы, кого дожидаются эти цветы… Уж не медоносных ли пчел? Но где же в таком случае пропадают эти пчелы, перелетающие от цветка к цветку, даря им свою страсть взамен собираемого с них нектара? Неужели их не дурманит запах цветов этого принарядившегося по-весеннему персикового дерева? Неужели они впали в такую глубокую спячку? ”
Не могу сказать, почему, но каждый год, глядя на эти обманутые пригрезившимся им приходом весны в разгар зимы розовые цветы, я невольно вспоминаю наших засидевшихся в девках, стареющих девушек, заждавшихся своих возлюбленных, вспоминаю наших юношей, волей судьбы оказавшихся на чужбине. Когда-то наши мужчины уходили из дома защищать Родину, погибали, сложив головы на полях сражений. Сегодня наша молодежь отправляется на чужбину за хлебом насущным и, приманенная длинным рублем, не спешит возвращаться обратно. Те же, кто все-таки возвращается спустя многие годы, напоминают бесплодные, трухлявые деревья – состарившиеся, дряхлые, выбившиеся из сил… Скорее всего, они возвращаются домой доживать свою старость, пока смерть не заберет их.
Как жаль, что в тщетных ожиданиях своих возлюбленных медоносных пчел увядают и наши девушки. Интересно, обернулись ли хоть раз назад, на оставленные отчие края, на заждавшихся их и стареющих с годами девушек те, безвозвратно покинувшие родину, юноши – медоносные пчелы? Если бы оглянулись назад, они непременно увидели бы эти распустившиеся в ожидании своих возлюбленных пчел персиковые цветы – обманутых в тщетной надежде и грезах наших девушек. Как же вам живется в тех далеких краях, на чужбине, без этих бесплодно распускающихся из года в год цветов.
Может, ради этих, ожидающих вашего возвращения, девушек, ради этих обманутых цветочков однажды вы все-таки вернетесь назад?
Но впереди нас ожидает зимняя стужа с её морозами, и я боюсь, как бы, не дай Бог, не погибли эти обманутые в тщетных ожиданиях персиковые цветы.

КАК САМА ВЕСНА

Времени у нее хватало на всех, кроме самой себя. Так была поглощена работой, что упустила себя из виду. Да и этой злополучной работе не видно было конца. Трудилась не покладая рук, не имея покоя ни днем, ни ночью. Что поделаешь, видимо, так у нее на роду было написано. Конечно, при сильном желании она смогла бы плюнуть на все и укатить куда-нибудь, но на это не хватало решимости. Ее окружали люди, которые работали вместе с ней, повязанные круговой порукой. Не могла она бросить их. Да если бы и захотела, не смогла бы, некуда. Вокруг нее все крутилось и вертелось, как в карусели – круг знакомых лиц и предметов, одно и то же, одно и то же… А люди… И не перечесть их… Да притом еще, когда прикипаешь к ним душой, то поди потом изучи их, выверни их души наизнанку, если, конечно, сможешь… Узнай-ка, что за птица, сумей найти среди них хоть одного стоящего, такого, на кого можно было бы положиться… Бог их знает…
Честно говоря, все это не очень-то и трогало её. Единственное , что ее действительно волновало – это его величество время! Возможность урвать время, чтобы вдосталь надышаться, насладиться предстоящей весной. Полностью отдаться, раствориться в ней, отрешившись от всего наносного, рутинного, обременительного, превратиться в саму весну с её изумрудно зелеными лугами, украшенными пестрыми узорами из диких полевых цветов, распустившимися в буйном цветении плодовыми деревьями, радужно-лазурными небесами. И весна, широко раскрыв свои объятия, приласкает её у себя на груди – эту девушку-весну. Наконец-то они обретут друг друга.
У весны век короткий, она скоротечна, не успеешь оглянуться, как её и след простыл, уступив место знойному лету. Не могла она дожидаться появления этой, жаждущей слиться с ней, девушки, не за горами были знойное лето с его палящим солнцем, за ним следовала осень с богатым урожаем, а следом и морозные зимние ночи… По большому счету, эта девушка не хотела ничего сверхъестественного. Просто-напросто её желания и порывы души сильно отличались от других. Если честно, она многого и не ожидала от этого расчетливого мира с его рыночной экономикой. Она вымаливала у этого скоростного и хаотичного мира лишь чуточку времени. Время ! Она просила у мира время, чтобы прожить весну так, как это делает сама весна. Чтобы эта роскошно цветущая и вся благоухающая весна не пронеслась над ней подобно легкому дуновению ветерка.
Но те, кто превратил весну в серые будни жесткой рыночной конкуренции, контролируя и регулируя её, кто, охваченный денежной лихорадкой, в пылу предпринимательского азарта давно позабыл о звездных, лунных ночах, о восходе и закате солнца на небосклоне, о смене времен года, заменив все это изображениями на голубом экране, были слишком далеки от подобных желаний девушки. Им было ведомо лишь одно! Работа! Работа! Работа!
А эта проклятая работа никогда не кончалась. Да разве она могла кончиться, если речь шла о зашибании денег! Но как же тогда быть с жизнью, которой одарил тебя Всевышний? Как быть с этими волшебными лунными и звездными ночами? Что же теперь, так и не суждено этой девушке увидеть робко выглядывающих из-под снега фиалок? Не дано ей наблюдать за ласточками, смотреть, как они свивают себе гнезда, выводят птенцов? Не позволено лечь навзничь на зеленую траву и ощутить, вобрать в себя тепло и энергию земли?
К сожалению, надо признать, в самом деле у нас нет даже той свободы, которой обладают перелетающие от цветка к цветку медоносные пчелы. Нет-нет, свобода вовсе не означает говорить, что взбредет на ум. Нет, это совсем не та свобода. Той девушке ничего от вас не нужно, она не собирается просить у вас ни квартиры, ни машины. Лишь одно сокровенное желание, одна мечта движет ею – слиться с весной, которую Всевышний послал всем нам как отраду для души. Разве виновата она, что вы утратили способность видеть и любить всю эту первозданную весеннюю красоту? Что ж, мы прощаем вам все упущенные до сих пор ею минувшие весенние дни, но бога ради, дайте ей возможность прожить эту весну со всей полнотой души, всем своим любящим сердцем. Ведь работа – она никуда не денется. А весна мимолетна, не ждет. Она приходит к нам лишь раз в году. А жизнь, как известно, коротка. Что ж, никто ведь не мешает вам любить деньги, бизнес, предаваться наслаждениям, кутить в ресторанах, злословить, но не лишайте этой девушки ее весны, которая так же дорога ей, как и собственная жизнь. Дайте ей вдоволь налюбоваться пенящимися вешними водами рек. Позвольте ей сплести венки из луговых цветов, послушать переливчатые голоса птиц, ласкать любовным взором зеленых глаз изумрудные листья деревьев. Забирайте себе все, чего пожелаете, но только не обижайте сотканную из весны душу этой девушки.
Не мешайте ей прожить весну так, как это делает сама весна…

                                                  Перевод Эльшады АЗИЗОВОЙ